Орленев
Шрифт:
этот третий суворинский сезон, он видел его как в тумане. За¬
былись даже такие очевидные удачи, как Нотка в «Измаиле» и
студент в «Орхидее» Гарина-Михайловского. Он помнил только,
как проходили хлопоты о снятии запрета с «Царя Федора». Они
проходили трудно, так как, по мнению цензуры, трагедия эта ро¬
няла престиж царской власти и бросала тень на русскую монар¬
хию. Ну, а если все обойдется и Суворин уломает цензуру,—
спрашивал себя Орленев,—
роли разгорелись страсти, за ней охотились все знаменитости
труппы — трагики, резонеры, рубашечные любовники — и заодно
с ними премьерша театра Яворская, увлеченная примером Сары
Бернар, недавно сыгравшей Лореизаччио в пьесе Мюссе и гото¬
вившей Гамлета. В общем, надежд у Орленева было мало, совсем
мало. Тем ярче сохранился в его памяти разговор с женой Суво¬
рина, Анной Ивановной, который произошел, видимо, в самом
конце сезона.
В Петербург приехал Станиславский, он тоже хлопотал о раз¬
решении «Царя Федора» — для Художественного театра — и
встретился с Сувориным. Рассуждая о пьесе и об актере, который
должен сыграть заглавную роль, Константин Сергеевич сказал:
«Никого не могу себе представить в роли Федора. У меня вы¬
брано в театре шесть дублеров, но я вижу только одного, когда-то
игравшего в театре Корша в пустом фарсе мальчишку-сапож-
ника. Когда он, актер, игравший сапожника, ревел, то весь театр
смеялся, но сквозь слезы, жалко было мальчишку». Анна Ива¬
новна Суворина, услышавшая эти слова Станиславского, сообщила
о них Орленеву, позднее он привел столь лестное для него при¬
знание в своих мемуарах. Так эти слова вошли в нашу театраль¬
ную литературу и попали даже в летопись «Жизнь и творчество
К. С. Станиславского» И. Виноградской30. На этот раз посредни¬
ком судьбы выступал уже не рядовой харьковский журналист,
а великий преобразователь русской сцены, правда, тогда только
начинавший свою реформу.
Почему роль Федора все-таки досталась Орленеву? Может
быть, потому, что иа Суворина подействовали слова Станислав¬
ского и рецензия в харьковской газете, которую мы так и не на¬
шли в старых подшивках? Возможно, хотя и маловероятно; пра¬
вильней предположить, что Суворина захватил нервный азарт,
с которым Орленев на свой страх и риск готовил роль Федора.
Правда, я не знаю, можно ли назвать эту исступленность азар¬
том. Поначалу его интерес к трагедии А. К. Толстого был в не¬
котором
матурга и фельетониста начала века А. С. Вознесенского в главе,
посвященной Орленеву, говорится, что особенность его искусства
заключалась в том, что он играл не только свою роль, но и всю
пьесу; мемуарист приводит слова Орленева — он часто их повто¬
рял— «музыку автора надо поймать!»1. Несколько месяцев
продолжался этот процесс сживания с пьесой, с ее «музыкой», про¬
цесс приближения к ее еще не осознанной сути. В жизни Орле¬
нева это был первый случай такой обстоятельной предваритель¬
ной, кабинетной работы. Он не любил в ту пору и даже опасался
слишком долгого обдумывания ролей, но судьба запрещенной
цензурой пьесы пока была неясна, и ему ничего не оставалось
другого, кроме мечты и теории.
Положение изменилось с весны 1898 года, когда государствен¬
ные и церковные власти дали понять Суворину, что они готовы
снять тридцатилетний запрет с «Царя Федора». Теперь реаль¬
ность постановки не вызывала сомнений, но кому какие роли
достанутся, было неизвестно. С этого времени Орленев стал рабо¬
тать над текстом уже профессионально актерски, вникая в каж¬
дую реплику — как ее прочесть и как ее сыграть. Повторяю, это
была чистая самодеятельность, Суворин ничего ему не поручал,
он еще сам не знал, кто будет играть Федора в его театре. Орле-
иев взялся за роль в силу неодолимой, не дававшей ему покоя
потребности, он ее разучивал, потому что не мог не разучивать.
Случай в актерском искусстве ие такой частый. Несколько педель
он провел в нервном исступлении, мысль его искала выхода, он
ее притормаживал — трудной была сама диалектика роли с ее
спадами и взлетами, с ее контрастными красками, сливающимися
в цельности образа последнего царя старой московской династии.
Но еще трудней было творчество впрок, про запас, накопление
без реализации, со смутной перспективой при счастливом пово¬
роте судьбы.
Страстная потребность в действии и вынужденная, замкнутая
в себе созерцательность — это тяжелое и двусмысленное состоя¬
ние не убавило воодушевления Орленева, и Суворин, со стороны
наблюдая за ним, окончательно уверовал в его возможности и
поручил ему, комику-простаку, трагическую роль. Репетиции
«Царя Федора» продолжались по тем временам довольно долго.
Потом, после премьеры трагедии, когда весь Петербург — санов¬
но-императорский, дипломатический, военный, чиновный, коммер¬