Орли, сын Орлика
Шрифт:
И еще об одной важной вещи узнал Григорий: оказывается, гетман в изгнании Орлик… умер на чужбине?! Удивительно было слышать такое, однако в эту побасенку свято верили все запорожцы, от нового кошевого атамана до последнего казака. И даже заупокойные службы на помин души мятежного эмигранта в сечевой церкви отправляли! Хотя одно лишь упоминание о Пилипе Орлике могло вылиться в еще какие неприятности… о нем почему-то упоминали. Упоминали – хотя московиты давно уже привили местному населению простую мысль: их наказание всегда бывает молниеносно-неожиданным и жестоким. Но странная вещь: на «заупокойное» дело поработители почему-то смотрели сквозь пальцы!
Выглядела подобная избирательность довольно странно, хотя у Григория на этот счет было вполне логичное объяснение: ведь если бы не искренняя уверенность в смерти Пилипа Орлика, ни один казак ни за что не присягнул бы на верность московитам, какой бы милостивой ни была матушка-императрица Анна Иоанновна и каким бы злым и опасным ни казался господин Ушаков, о котором всяким разным чужестранным торгашам расспрашивать совсем не обязательно.
А вот с чего это казаки взяли, что Пилип Орлик мертв?!
Ну, и об этом также расспрашивать не следует, поскольку выглядит такая назойливость татарского гостя весьма подозрительно…
Постигнув, какая гора должна была пойти к Магомету, чтобы все произошло так, а не иначе, Григорий направился на Полтавщину, где встретился с местной старшиной. В отличие от кошевого Иванца, уважаемые господа полковники никуда не исчезли. Тем не менее, на удивленные вопросы гетманыча, как можно было поверить слухам о смерти Пилипа Орлика, отвечали невыразительным мычанием, потом крутили седые усы и грустно вздыхали. В лучшем случае – высказывались очень абстрактно и отстраненно, словно тот незнакомец на Сорочинской ярмарке: «Не знаешь ты ничего о нынешних наших порядках! А потому и не поймешь вообще ничего… Итак, гетманыч, лучше не расспрашивай, а успокойся и ступай себе с Богом: все равно дела наши и ваши – скверные».
Подобные философские мудрствования Григория отнюдь не устраивали, и чем больше он расспрашивал, тем более ширилась стена недоразумения между ним и полтавской старшиной. Наконец гетманыч вынужден был махнуть на все рукой и отправиться из Нежина на ярмарку в Сорочинцы, чтобы, «позаботившись» о надежном конвое, без лишних трудностей следовать к последнему пункту нынешнего странствия – к убогому поселку, который вырос на месте гетманской столицы, некогда преисполненной сказочного величия. Одна-единственная надежда согревала теперь измученное сердце: согласно имеющимся сведениям, ему мог бы помочь священник тамошней Покровской церкви отец Гаврило. Хорошо, если бы хоть это дело удалось уладить!
Но о чем могли говорить татарский торговец Ахмед и православный священнослужитель?! Настало время для следующего перевоплощения. Поэтому, избавившись на очередной ярмарке от мешка с изюмом и ишака, Григорий переоделся так, чтобы стать похожим на странствующего богомольца. И уже в таком виде достиг наконец Батурина…
– Благословите, отче, раба Божьего Григория!
Дождаться, пока паства разойдется по своим делам после вечерней службы, было довольно просто: прихожан здесь явным образом не хватало.
– Бог благословит, – проскрипел старенький священник, перекрестив незнакомого богомольца, упавшего перед ним на колени. Но едва лишь хотел задать следующий вопрос, как гетманыч молвил:
– Отче, скажите, пожалуйста: отец Гаврило – это вы?
– Твое поведение, раб Божий Григорий, только и свидетельствует, что о непомерной твоей гордыне, если ты дозволяешь себе столь грубо нарушать церковные каноны касательно таинства исповеди…
Не обращая внимания на негодование священника, гетманыч продолжал свое:
– Что поделаешь, отче: позабыл я каноны все до последнего – простите!
– А с чего бы это тебе их забывать?
– Поскольку в далеких землях пришлось жить.
– Для богомольца это не так удивительно…
– Мало того – перекрестился я в веру католическую.
– Что-о-о?! И после такого признания, негодяй, ты еще осмеливаешься!..
Григорий в конце концов оторвал взгляд от некрашеного деревянного пола, поднял улыбающееся лицо на старенького священника, который сидел перед ним на грубо сбитом стульчике, и сказал:
– Осмеливаюсь, так как если отец Гаврило – это вы, то именно вам хочу ныне исповедать все свои грехи!
– А почему же именно мне?
– Поскольку вы когда-то окрестили меня, раба Божьего Григория.
Несчастный батюшка ничего не ответил. Изо всех сил стараясь притворяться смиренным, он лишь молча смотрел на наглого богомольца глазами, преисполненными отвращения… и непонимания! Гетманыч точно знал, что сейчас отец Гаврило изо всех сил напряг память, стараясь разгадать непосильную загадку, поэтому осторожно начал:
– Припомните времена, когда на месте этого поселка была гетманская резиденция…
Старенький священник вздрогнул.
– В том давнем, а не в нынешнем жалком Батурине был роскошный собор, совсем не похожий на эту деревянную церквушку…
Священник снова вздрогнул, а гетманыч зашептал страстно и горячо:
– Отче, почтительно прошу припомнить не по-осеннему холодный день – а именно, пятое падолиста года тысяча семьсот второго от Рождества Христового. Ведь именно тогда, в тот морозный день вы, отче, окрестили в батуринском Покровском соборе сына старшего канцеляриста генеральной военной канцелярии Пилипа Орлика и Ганны Орлик, которого нарекли Петром-Григорием Орликом. Крестным отцом грудного ребенка был сам светлейший казацкий гетман Иван Мазепа, крестной матерью – Любовь Кочубеевна. Припомнили?..
Священник смотрел на Григория, словно на выходца с того света. Оттягивать финал речи и далее было бы весьма жестоко, поэтому загадочный богомолец закончил:
– Отче, тот Петр-Григорий Орлик, сын благородного гетмана в изгнании Пилипа Орлика и Ганны Орлик – это я и есть… В подтверждение могу предоставить личное письмо нежинского полко…
Но, не дослушав речи, отец Гаврило соскочил со своего стульчика, упал на колени рядом с гетманычем, порывисто обнял его, трижды расцеловал и залепетал: