Орлиная степь

Бубеннов Михаил Семенович

— Выйдет бригада в степь — будет не хуже других, — сказал Краснюк. — Конечно, если без Багрянова…

— При чем тут Багрянов?

— Один он во всем виноват, — ответил Краснюк с раздражением. — Он знал, что делает… Не допусти я ошибку, не назначь его вместо Репки — ничего бы не случилось. Бригада взбунтовалась только из-за него. Там все считают, что он оклеветал Дерябу…

— Кто все? — спросил Зима. — Дружки Дерябы?

Действительно, еще вчера вечером, сразу же после драки, по Залесихе разошелся слух о том, что-де Багрянов оклеветал Дерябу, заявив, что предотвратил его нападение с ножом на Репку. Но слух этот поддерживали, и очень рьяно, лишь дружки и собутыльники Дерябы. Все остальные, наблюдавшие за дракой, молчали: или в самом деле

не видели Дерябу с ножом в руках, или, скорее всего, боялись его мести.

— Хорошо, оставим это… — сказал Краснюк, дав круг. по кабинету и вновь останавливаясь перед Зимой. — Но что предлагаете вы?

— Поставить на Дерябе крест, — ответил Зима.

— А потом?

— Создать новую бригаду. Из новых людей.

— Во главе с Багряновым?

— Бесспорно.

— Я знал, что вы именно это скажете, — с ехидством заключил Илья Ильич, на этот раз особенно судорожно подергав губами и ноздрями; несомненно, что он испытывал к Багрянову самые неприязненные чувства. — И вы серьезно надеетесь на своего протеже?

— Очень надеюсь! — ответил Зима.

— А вам не мешают воспоминания?

— Только помогают! — быстро ответил Зима. — Если бы я не встретил его на войне, я не знал бы его жизни, как теперь знаю. Как же не надеяться на таких людей, как Багрянов? На кого же тогда надеяться? Побольше бы ехало сюда таких, как он!.. — Зима уставился на директора большим светлым лбом, будто собираясь бодаться, и вдруг спросил угрюмо: — Слушайте, Илья Ильич, а почему все же вы его невзлюбили?

— Разве ему мало вашего обожания? — в свою очередь, спросил Краснюк.

— Невзлюбить такого парня! Мне это кажется нелепостью, — сказал Зима серьезно.

— Даже нелепостью?

— Несомненно.

— Ну, это уже бред…

Зима тут же на весь дом хлопнул дверью.

Уроженец Залесихи, Николай Семенович еще до войны получил агрономическое образование и успел проработать в родной МТС два года. После войны его замотали по разным районным и областным должностям, хотя он, по складу своего характера, любил только живое дело, болел за землю и труд людей на земле. Осенью, когда партия бросила клич — всеми силами оказать деревне помощь, Зима с большой радостью вырвался из своего крохотного кабинетика в Барнауле в любимую степь и появился в Залесихе.

Появился он здесь со своей давнишней мечтой — добиться уничтожения пустующих степей. К этому времени в печати уже появились две обширные статьи Зимы, в которых рассматривалась проблема освоения целинных и залежных земель на Алтае, давно волновавшая весь край. Статьи нашли поддержку и одобрение в краевом комитете партии, где по этому вопросу уже шли оживленные разговоры и готовились соответствующие материалы для Москвы. Не прошло и трех месяцев со дня появления Зимы в Залесихе, а необычайно сложный вопрос, так волновавший его дни и ночи, был решен правительством в общегосударственном масштабе. Зима был потрясен тем, как решилось все поразительно быстро и, главное, с таким совершенно неожиданным, грандиознейшим размахом, и сказал себе, что отныне он счастливейший человек в алтайской степи…

На радостях Зима долго, по-дружески тряс за плечи нового директора Илью Ильича Краснюка, и его восторгам не было конца.

— Какое дело задумано! Како-ое дело!

— А справимся? — усомнился Краснюк.

— Справимся!

— Я ведь без опыта…

— Вот моя рука!

И действительно, Зима осторожно, тактично, с самыми добрыми чувствами стал помогать Крас-нюку в его повседневной работе. Однако вопреки всем ожиданиям Краснюк не очень-то любезно выслушивал и принимал его советы, а бывало, и раздражался от его доброй помощи. С еще большей неприветливостью и даже неприязнью Краснюк стал относиться и к тем молодым людям из новоселов, которые с особенным рвением брались за дело и горячо хлопотали об успехах- станции. Особенно невзлюбил он Леонида Багрянрва. «В чем дело? Почему такая нелюбовь ко всем, кто желает ему добра? — не однажды в последнее время думал Зима. — Болезненное

самолюбие? Но только ли это?» При всем желании Зима решительно не мог объяснить поведение Краснюка лишь его природной нетерпимостью и своенравностью. Вскоре ему стало казаться, что здесь действуют какие-то другие причины. Но какие?

Именно с этой мыслью Зима и хлопнул дверью, уходя из кабинета Краснюка.

Это была их первая ссора.

Через день все целинные бригади, одна за другой, вышли в степь. В селе, где больше месяца кипела бивачная, ярмарочно-пестрая, горластая жизнь, стало безлюдно и тихо, лишь изредка поднимали галдеж на тополях веселые, словно под хмельком, грачи.

Только после этого, вероятно потеряв надежду на раскаяние Дерябы, который в сопровождении Хаярова и Даньки с темной думой бродил по селу и обивал порог чайной, Илья Ильич Краснюк отдал приказ о назначении Леонида Багрянова бригадиром тракторной бригады.

IV

Ласковый солнечный свет внезапно тронул ресницы, и Леонид Багрянов, всем существом своим вспомнив что-то, быстро и озабоченно открыл глаза. По привычке, свойственной большинству здоровых и стремительно живущих людей, он тут же, не раздумывая, опустил на пол теплые ноги, взглянул в окно и всего за несколько секунд обдумал все, что нужно было обдумать в сегодняшние утренние часы. Это была необъяснимо молниеносная работа мысли: так думают люди только в напряженном бою. Через минуту он уже выбежал на крыльцо старого сибирского дома, чтобы взглянуть на степь…

Теплый и влажный южный ветер, налетавший из-за Иртыша, нес над Залесихой освежающий, молодящий запах сосновой хвои, талого снега и пресной воды. Но даже и при ветре, охваченная долгожданной теплынью, вся степь густо курилась. Она уходила от Залесихи в туманную даль, колышась едва приметно для глаза, по-океански широко и спокойно. Огромные стаи дичи торопко, шумно неслись на север, неслись высоко-высоко, оглашая степь свистом тысяч крыльев и возбужденной позывной разноголосицей.

У Леонида отчего-то сами собой сжались кулаки, а лицо, обычно доброе, с мягкими чертами молодости, вдруг приняло отчаянное, весело-властное выражение… Но тут же, словно внезапно увидев себя в зеркале и устыдившись своего отражения, Леонид быстро откинул со лба волосы и, широко улыбаясь своим мыслям, сбежал с крыльца. Той же секундой серая сибирская лайка, терпеливо ожидавшая его взгляда и ласки, поднялась на дыбки. Не замечая, как Дружок царапает грязными лапами полы поношенной кожаной куртки, Леонид спросил:

— Ну как, дружище, весна?

Радуясь ласке, но не понимая, о чем речь, Дружок быстренько на всякий случай стрельнул глазами по сторонам.

— Весна, земляк, весна! — заговорил Леонид. — В степь-то поедешь, веселая твоя морда? Тьфу ты, дьявол лохматый, да ты что со мной сделал?

Нелегко было Леониду Багрянову заново сколотить бригаду, когда в Залесихе почти никто из новоселов уже не оставался без дела. Помог Николай Семенович Зима. Он перехватил где-то на дороге двух трактористов, Холмогорова и Краюшку, родом из Великих Лук, которые разыскивали в районе своих земляков, и уговорил их остаться в Залесихе. Потом он привез из соседнего села демобилизованного танкиста Корнея Черных на должность помощника бригадира. Наконец, при его содействии в бригаду зачислили еще одного местного сибиряка, Ваньку Соболя, которого не хотели принимать на станции по той причине, что он два года назад сбежал отсюда… Кроме того, по просьбе Багрянова из мастерской, где уже закончился ремонт тракторов, были отпущены в бригаду два москвича — Костя Зарии-цын и Виталий Белорецкий. Несколько человек были срочно вытребованы из Барнаула. Учетчицей бригады была назначена Светлана, которая временно работала в конторе. Наконец нашлась и повариха — Феня Солнышко; она покинула сельскую чайную, заявив, что всю жизнь мечтала быть поварихой в степи… Несколько дней, создавая бригаду, Леонид не знал покоя и сна. Но теперь все хлопоты были позади, теперь скорее в степь, скорее за дело…