Орлиные когти
Шрифт:
Эта ночь прошла без тревожных пробуждений: Николай проснулся, когда солнечный свет уже переливался за подоконник, а со двора доносился птичий гам.
Прощание с теткой затянулось: Аграфена Тихоновна то и дело тащила к бричке гостинцы то для сестры, то для Натальи, бросалась "Николеньке" на шею и заклинала приехать еще. Останавливать старушку у Николая не хватало духу, и в конце концов выехал он из Касимова уже за полдень.
Дорога утянулась в луга, окаймленные лесом. Полуденный зной набирал силу, и лошадь медленно переставляла
Тришка ударился в лирику.
– Был я вчера, барин, у басурманской масоли, - поведал он, глянув через плечо.
Догадавшись, что речь о мавзолее, Николай понял, что не обознался накануне.
– Там, говорят, не токмо хан, но и жена евонная похоронена, Сюбике.
– Сююмбике, - машинально поправил Николай.
– Сюбике, - согласился Тришка.
– Любил он ее, говорят, шибко. Больше жизни любил.
"Уж не Катька ли тебя просвещала?" - невольно ухмыльнувшись, подумал Николай.
Бричка медленно катила по узкой тропе. Высокие луговые травы то и дело свешивались на сиденье. Николай, не вставая с места, сорвал травинку и теперь неторопливо жевал ее, закинув руки за голову и сдвинув лист лопуха на лоб.
– А вот она, сказывают, от хана нос воротила, - продолжал Тришка.
– Больно страшен был, говорят. Ухи отвислые, такие, что аж на плечах лежали. Куда ему такую красоту в жены! Так ведь хан, все-таки...
Николай улыбался, прислушиваясь к этой нехитрой философии. А Тришка не умолкал:
– Вот она и гнала его от себя, Сюбике эта. А хан ничего, терпел. Все от нее сносил, от красы своей. А после смерти, сказывают, отплатил за все.
– Это как же?
– удивился Николай.
– Говорят, похоронить ее в своей масоле велел, а имя на могиле писать запретил. Пусть мол, лежит, стерва, безымянная, будто и не было ее вовсе на свете. Вот оно как бывает...
Тришка примолк. Николай, прищурившись, смотрел в светлое от зноя, будто выгоревшее небо. Над лугом кружил коршун. Завис в вышине, раскинув крылья, потом качнулся, словно толкнула его невидимая волна, и унесся за узкую полосу леса.
– Вот она какая, любовь-то, бывает, - вновь задумчиво завел Тришка.
– А барин-то, что на Гусе живет... Куды мы едем-то, знаете?
Николай замер. Он успел почти позабыть о Баташеве, и теперь внезапно ощутил неприятный холодок, словно запоздалая тень улетевшего коршуна накрыла его, загородив от солнечного тепла.
– Ты не о Баташеве ли?
– спросил он.
– О них, о них, барин, - кивнул Тришка.
– Я ведь, барин, о чем. Хозяин тутошний, говорят, на девке дворовой женился - так сильно полюбил.
– Ах, вот оно что, - сказал Николай.
Точно, Катька Тришке нарассказывала. Небось, мечтала, чтобы
– Точно, барин, как есть женился!
– заверил Тришка, неверно истолковав иронию в голосе хозяина. И для пущей убедительности прибавил: - Матреной ее кличут.
– Матреной так Матреной, - покладисто согласился Николай, поудобнее устраиваясь на разогретом от солнца сиденье.
– Свезло, значит, Матрене этой, - подытожил Тришка. И прибавил изменившимся голосом: - Не то что другим.
– Каким другим?
Тришка, прищурившись, смотрел на тянущуюся через луг дорогу, точно ждал, не появится ли кто навстречу.
– Барин тут, говорят, гостей потешить любит, девок в дом с деревень окрестных набирает. А наутро этих девок в тамошнем пруду вылавливают.
– Брось, - недоверчиво сказал Николай.
– Что за потеха такая - девок топить?
– Да никто их не топит, барин. Сами топнутся, сраму не вынесши. Черти ведают, что там с ними творят.
– Тришка перекрестился.
– Лютый барин тут, сказывают. Лютый.
Тришка замолчал. Николай мысленно повинился перед Катькой. Если уж баре тревожились из-за такого соседства, дворовой девке-то каково?
– А лопухи-то наши, барин, пожухли!
– спустя несколько минут возвестил Тришка.
– Эвон до рощи той докатим, так я там новых нарву.
До постоялого двора не доехали. На старом кособоком мостике, перекинувшемся через высохшую речушку, стряслась неприятность: проломилась одна из досок. Колесо брички провалилось в щель и застряло намертво. Николай, едва не вывалившийся прямо в сухое русло, кое-как выбрался на берег. Тришка ухватил лошадь под уздцы и принялся тянуть, но бричка не шелохнулась.
– Растудыть твою!
– пыхтя, причитал Тришка.
– От же привела нечистая!
– Подтолкнуть?
– вызвался Николай.
– Подтолкните, барин!
– взмолился Тришка.
– А то ни в какую!
Ничего не вышло. Едва Николай ухватился сзади за ось, как под ногами угрожающе затрещали доски. Пришлось отступиться, чтобы не переломать ног.
– Что делать-то будем?
– растерянно спросил Тришка, проводя пятерней по кудлатой русой голове.
– За подмогой, что ли, идти?
– Куда мы пойдем!
– отмахнулся Николай.
Дорога впереди раздваивалась: узкая тропа ныряла в лес, путь пошире петлей уходил в обход. А солнце уж опускалось за кромку деревьев, и из чащи к лугу сползалась темень.
За лесом верстах в трех от злополучного моста должна была находиться деревня. И рядом - усадьба Андрея Баташева. И кто знал, чего Николаю Овчинникову хотелось меньше - идти в темноте долгим путем в обход леса или углубляться в зловещую чащу. Близость лютого барина вселяла в сердце беспокойство, избавиться от которого в сумеречную пору оказалось не так-то просто.