Орлиные когти
Шрифт:
– Останемся до утра, - решил Николай.
– Еды у нас вдоволь - тетка только колодец нам с собой в дорогу не выкопала. А утром дойдем до деревни, попросим помощи.
– А ну как поедет кто?
– Совестливый Тришка взмахом руки указал на перегороженный бричкой мост.
– Кто поедет, тот и поможет, - заявил Николай, снова осторожно взбираясь на мост и вытягивая из брички мешок с теткиными гостинцами.
Тришка барской решимости не разделял. Он привстал на цыпочках, вглядываясь в лесную тропу, словно в надежде, что станет светлее.
–
– жалобно спросил он.
– А ты о лихих людях в этих краях слыхивал?
– Не, - признался Тришка.
– Токмо...
И он запнулся, призадумавшись, как бы истолковать собственную тревогу.
– Откуда лихие люди на земле у такого барина, - процедил Николай. "Лишь бы сам барин не нагрянул" - прибавил он про себя, но вслух этого говорить не стал, чтобы не напугать Тришку еще сильнее. И когда тот предложил костер, от греха подальше, не разводить, чтобы дымом никого не накликать, охотно согласился.
Небо быстро темнело. Еле уловимый ветерок пригибал верхушки густых трав, и казалось, будто луг, склонив светлогривую голову, приглядывается к кому-то, приближающемуся из леса.
Тришка выпряг лошадь, стреножил ее и пустил пастись. Потом занялся ночлегом для барина и для себя: добежал до леса, наломал еловых лап и рысцой, то и дело оборачиваясь через плечо, прибежал назад.
– Что, лешего увидал?
– попытался пошутить Николай, которому и самому было слегка не по себе.
Тришка торопливо перекрестился и раскидал еловые ветки по траве. Николай набросил на лапник чуйку и вытянулся среди высокой травы.
"И чего я всполошился?" - спрашивал он себя. "Мало ли про кого какие слухи ходят".
Наверное, истории о без вести сгинувших людях не казались бы такими правдоподобными и жуткими, не запомни Николай так живо то лицо, похожее на львиную маску, и пронзительный взгляд синих глаз. Наружность, конечно, и подшутить порой любит, и все же про одних подобным слухам не поверишь, а про других узнаешь - и рука сама тянется осенить крестным знамением.
Трава бесшумно покачивалась над головой, медленно растворяясь в чернеющей глуби неба. Ветерок вскоре стих, и даже лес в отдалении будто дремал в неподвижности. Веки потяжелели, и Николай сам не помнил, как его сморил сон.
Проснулся он, когда над ним сквозь стебли травы мерцали звезды. В первые мгновения он сам бы не мог сказать, что его разбудило. Сонно мигая, Николай поднял голову, и только тогда уловил странный звук, доносящийся неведомо откуда.
Это был тихий стон - не слабый изначально, но будто приглушенный расстоянием или какой-то преградой. Николай сел рывком, и в тот же миг рядом кто-то хрипло вскрикнул. В свете звезд над травой поднялась всклокоченная голова.
– Барин!
– послышался жалобный голос Тришки.
– Барин, ну и напужался-то я!
– Ты что это?
– вырвалось у Николая. Отчаянно хотелось найти простое, обыденное объяснение происходящему - вроде ночного кошмара, заставившего Тришку застонать во сне. Но Николай уже понимал, что обмануть себя не удастся. Тришка медленно поднимался на ноги, а жуткий звук не смолкал.
Вокруг стонала земля.
– Ба-арин!
– заблеял Тришка, пятясь к хозяину.
Николай вскочил. Луг мягко золотился в звездном свете. Лес застыл неподвижной темной громадой. И над всем этим полз тихий зловещий звук, словно поднимающийся из преисподней.
– Зверь?
– как будто не своим, надломившимся голосом произнес Николай, уже понимая, что и это объяснение не сгодится: стон, полный отчаяния и тоскливого призыва, мог сорваться только с человеческих уст.
– А-а-а!
– тоненько заблажил Тришка, валясь на колени и истово крестясь.
Николай сорвался с места и бросился к бричке. Скользнул по краю моста, едва не сорвавшись в темноте, ухватился за задок повозки, и, не обращая внимания на треск, рванул что было сил.
Без толку.
– Запрягай!
– закричал Николай, вцепившись в спинку сиденья.
– Живо запрягай, говорю!
Тришка вскочил на ноги. Никогда еще не доводилось ему запрягать лошадь так споро, да еще в потемках.
– Ну!
– крикнул Николай, и, едва Тришка потянул лошадь вперед, налег на повозку со всей силой отчаяния.
Доски затрещали, полетели щепки, и бричка выкатила на уцелевшие доски.
Тришка метнулся было на козлы, но Николай за руку оттащил его обратно.
– Стой! Собери все!
– крикнул он.
Собирать было особенно нечего: чуйка да рогожа. Но Николай не хотел оставлять здесь ни малейшего своего следа. Ему мерещилась какая-то невнятная когтистая тень с вытянутой клыкастой мордой, которая учуяла бы его и поползла вдогонку до самой Москвы, до уютного замоскворецкого домика с яблочным садом. Даже лапы еловые Николай разбросал ногами, и все это - под неумолчный тоскливый плач, дрожащий над ночным полем.
Забросив вещи на сиденье, Николай и Тришка запрыгнули в бричку так поспешно, точно стонущая земля обжигала им ноги. Под отчаянное тришкино "Н-но!" лошадь рванула с места.
Николай и сказать не успел, что не надо сворачивать в лес: Тришка и сам шарахнулся от тропы, уходившей в непроглядный мрак, и погнал лошадь кружным путем. Так всегда оставался выбор: свернуть под защиту деревьев или, наоборот, умчаться на просторы луга, потянись к ним какое лихо.
Лошадь, не слишком тратившая силы накануне, мчала резво. На ходу больше не слышны были стоны, и до Николая доносились только обрывочные слова молитвы, которую твердил всхлипывающий Тришка. Сам он накрыл ладонью образок Николы Чудотворца, висевший на груди, и просил святого, оберегавшего путников, чтобы тот защитил от кружащей рядом неведомой беды. Он не сомневался: стоит бричке остановиться - и вокруг вновь зазвучит тоскливый плач, и опасность ринется на них хищной птицей, и не будет тогда спасения от ее когтей.