Орлиные когти
Шрифт:
За очередным поворотом из темноты выступили очертания деревенских домов, за которыми возвышалась громада возведенного Баташевыми Троицкого храма. Огромный, выше большинства московских церквей, он и при свете дня ошеломлял бы своей непомерной величиной, а сейчас и вовсе показался похожим на гору. Бричка пронеслась мимо, не останавливаясь. За храмом темнела полоса деревьев, и сердце у Николая екнуло: показалось, что именно там и должно таиться "Орлиное гнездо" - Баташевское логово.
Под колесами загрохотали доски: бричка выехала на мост. В серебристом свете заблестела поверхность пруда.
Дорога несколько раз изгибалась, уходя за лес, и лишь после третьего или четвертого поворота беглецы рискнули оглянуться. И только после этого Тришка натянул, наконец, поводья, останавливая бег утомленной лошади.
Степан появился в Москве зимой, когда прочно лег снег, и санный путь был легок. Приехал он по делам, но и родню навестил с радостью.
В день, когда ждали дорогого гостя, Евдокия Тихоновна, мать Николая, лишний раз обошла комнаты в сопровождении горничной; та несла поднос с раскаленными углями. Маленькие окошки в доме не открывались, и таким нехитрым способом хозяйка "выжигала хворь" из комнат. Летом спасались охапками чистотела, собранного в замоскворецких оврагах.
К столу собралась вся семья, пришла даже Наталья. К тому времени она уже не только успела обвенчаться с Петькой Агаповым, но и понесла от него. Николай смотрел на ее округлившееся, умиротворенное лицо и прощал былому недругу все детские и юношеские стычки. Пусть его, главное, что сестрице с ним хорошо и спокойно. Петька тоже явился. Хотя женитьба и придала ему видимой важности, в голубых глазах, задорно блестевших под русыми вихрами, еще нет-нет, да плясали неугомонные чертенята.
– В Астрахань-то как, с толком съездил?
– деловито расспрашивал он Степана.
– Поглядим, - отмахнулся Степан. Очутившись после долгой разлуки с родней, говорить о делах не шибко хотелось.
– Мы вот летом с Николаем из-за этого разминулись. Николка, мать тебе кланяться велела: очень уж рада была повидать тебя.
– И ей поклон, - откликнулся Николай, с улыбкой вспоминая хлопотливую добрую тетушку.
– Что у вас там нового?
О страшной ночи, проведенной в поле у "Орлиного гнезда", Николай и словом не обмолвился домочадцам. Тришка, может, кому и сболтнул, тем более что уговора непременно молчать между ними не было. Да только слыл Трифон знатным краснобаем, и сказку его в каком-нибудь кабаке, может, и выслушали, да повторять не стали. Постепенно воспоминания сгладились, оставив лишь мутный осадок, наподобие того, который бывает после ночного кошмара. Николай почти убедил себя в том, что слышал вой какого-то зверя, доносящийся из леса. И сегодня, за столом в окружении родных, в мягком свете, падавшем через подернутое морозным узором оконце, не находилось места для пережитого мучительного страха.
От Степана узнали последние новости: сколько яблок собрали нынче осенью в касимовских садах, как размыло дождями дорогу на Нижний, и как горшечник, поехавший в обход, едва не потонул со всем своим товаром в болоте.
– А так спокойно все в наших местах, - заключил Степан. Примолк на мгновение, разглядывая столешницу, и покачал головой.
– Только сосед наш... Не наш, то есть, а касимовский. Тот, что на речке Гусь.
В душно натопленной комнате повеяло холодом. Лицо Николая словно потускнело, но все глядели на Степана, и перемены в его настроении никто не заметил.
– Что за сосед такой?
– спросила Евдокия Тихоновна, подливая Степану чая из самовара.
– Баташев Андрей, не слыхали?
– Это у которого усадьба над Яузой?
– оживился Петька.
– Как не слыхать! Богатей, говорят, хоть царь у него одалживайся. Видно, чугунный завод - дело прибыльное.
Степан принял из рук Евдокии Тихоновны стакан и благодарно кивнул ей.
– Прибыльное?
– переспросил он, мельком взглянув на Петьку.
– Так-то оно так, да говорят, чугуном он не ограничился.
– А что еще-то?
– мягко полюбопытствовала Евдокия Тихоновна, обводя взглядом домочадцев и проверяя, не добавить ли еще кому душистого чая.
– Деньжищ у него немерено, - сказал Степан.
– Одну церковь такую выстроил, что аж до неба дотянуться можно. Николка, ты же там проезжал, сам, поди, видел?
Николай заставил себя кивнуть с улыбкой.
– Для него деньги - что песок, - продолжал Степан.
– Вот и пошли слухи, что дело там нечисто. Знающие люди в наших краях побывали, сказывали - похоже на фальшивомонетничество.
Евдокия Тихоновна перекрестилась.
– И похоже, там целый завод орудовал. Комиссию прислали - разобраться. И что вы думаете?
– Думаю, встретил их Баташев, как обычно комиссии встречал, - улыбнулся Николай.
– Матушка твоя сказывала. Как с Владимирской стороны приедут - он на рязанскую сторону уходит, а как с Рязанской - так, наоборот, во Владимирскую.
Его слова вызвали дружный смех за столом. Степан хмыкнул.
– Не, брат, тут комиссия повыше была, из самого Петербурга. Тут рязанцем али владимирцем не скажешься. Нет, все по-другому вышло.
– И как же?
– полюбопытствовал Петька.
– Принял у себя Баташев ту комиссию, - сказал Степан.
– А завод-то его фальшивомонетный, сказывают, под землей находился. Искали его, искали - нет ничего. Да только и народу вдруг сгинуло немерено в ближайших деревнях. И пошел слух, будто предупредили Баташева из Петербурга о комиссии - он и замуровал свой завод вместе с рабочими.
Евдокия Тихоновна и Наталья ахнули. У Николая побелели губы.
– Как так - замуровал?
– пробормотал Петька, враз утративший вдруг свою беззаботную лихость.
– Так живьем и замуровал, - подтвердил Степан.
– Поговаривают, люди несколько дней из-под земли стоны слышали, да поделать никто ничего не смел. Ведь тех, кто о заводе болтал, тоже не сыскали.
Наталья, качнувшись на лавке, привалилась к стене.
– Батюшки!
– вскочила на ноги Евдокия Тихоновна.
– Степанушка, да что ж ты страсти такие рассказываешь! Глянь вон, что натворил!
Петька засуетился вокруг жены. Горничная метнулась во двор, вернулась, набрав снега в рушник, и принялась прикладывать холодное Наталье к щекам. Николай, воспользовавшись суматохой, набросил шубу на плечи и вышел на крыльцо.