Оружие для Слепого
Шрифт:
Он пройдет свой жизненный путь так быстро, что осознав это, сойдет с ума прежде, чем остановится его не по годам одряхлевшее сердце, тронется рассудком, как сейчас схожу с ума я от той информации, которой владею. Неужели эти же мысли мучат и моего американского соперника, моего коллегу, моего друга по несчастью? Неужели и он не спит ночами, смотрится в зеркало, видит свое лицо постаревшим на двадцать или тридцать лет? Это ужасно! Но что я могу сделать? Ведь если не я, то он. Боже, как это страшно! И зачем Бог дал мне разум, зачем он толкнул меня на это? Надо поговорить с Иваном Николаевичем,
«Наука – это способ удовлетворять свое любопытство за счет государства». Именно это я сейчас и делаю. Мне и-нтересно, мне любопытно, все эти годы мною двигало только это. А что дальше? Что наступит после того, как я сделаю еще один шаг, что будет, когда я продвинусь еще немного вперед? Ведь я шел, бежал, летел, полз, карабкался, взбирался, даже не подозревая о том, что впереди меня ждет смерть, ужас, кошмар, что я работаю не на Бога, а на дьявола!"
Кленов закрыл лицо руками, уперся локтями в стол.
Будь он слабее духом, скорее всего, сейчас расплакался бы – так плачет ребенок, вдруг увидев что-то странное и абсолютно ему непонятное. Но Виктор Павлович был сильным человеком, разум его всегда контролировал эмоции, он не привык расслабляться и паниковать…
Из оцепенения его вывел стук в дверь. Кленов даже не сказал «войдите», он только перевернул лежавшие перед ним бумаги и взял в руки чашку, на дне которой еще плескалось немного остывшего кофе.
В кабинет вошел генерал Потапчук. Генералы, полковники, майоры – все те люди, которые последние несколько лет плотно опекали Кленова, изолируя его от внешнего мира, – ученого мало интересовали. Правда, с некоторыми из них у него были неплохие отношения, но все равно говорить с ними Кленову было просто не о чем. Этих людей, далеких от того, чем он занимался, интересовал лишь результат исследований и безопасность Кленова;
Временами Виктор Павлович напоминал себе курицу-наседку, которую охраняют, перенося в корзине с места на место, и с нетерпением ожидают, когда же наконец из яиц, которые согревает курица, выведутся птенцы.
«Да, я курица-наседка, но не на золотых яйцах, а скорее, на змеиных, подложенных мне дьяволом», – с грустью думал он.
– Добрый день, Виктор Павлович, – осипшим от усталости голосом произнес Потапчук, протягивая для приветствия руку.
Кленов крутанулся на вертящемся кресле, на мгновение привстал, и; пожал холодную цепкую руку генерала.
– Присаживайтесь, Федор Филиппович. Хотите кофе?
– Я уже напился его сверх меры, – ответил Потапчук и усевшись, принялся массировать виски кончиками пальцев. Затем крепко сцепил пальцы на коленях и захрустел суставами.
От этого хруста Кленову вдруг стало не по себе.
– Что-то случилось? – спросил он у генерала.
Тот вместо ответа лишь кивнул.
– И что на этот раз?
– Несчастье, – ровным голосом произнес генерал Потапчук, – умер академик Лебедев.
Кленова как током ударило. Это было словно продолжением его размышлений и продолжением логичным. Страшное известие укладывалось в цепочку сомнений, являясь их закономерным завершением.
– Ему было восемьдесят четыре… – после долгого молчания медленно произнес Кленов. – Восемьдесят четыре… Он был на тридцать лет старше меня.
– Немалую жизнь прожил академик…
– Да, немалую, – подтвердил Кленов. – Несколько дней тому назад я звонил Ивану Николаевичу, но он отдыхал, и мы не смогли побеседовать. Почему-то так бывает всегда, и именно перед тем, как человек уходит навсегда. Хочешь сказать ему что-то важное, что-то нужное, но не находится времени, обстоятельства складываются так, что встретиться не можешь. То он занят, то мне не вырваться… Вот оно и случилось – Лебедева больше нет, а значит, не с кем посоветоваться.
– Что вы говорите, Виктор Павлович?
– Я говорю, что мне теперь не с кем посоветоваться.
– Насчет чего?
– Насчет жизни и смерти.
– Вечный вопрос.
– Не успел… Я хочу позвонить, – быстро, горячо заговорил Кленов, – хочу позвонить Надежде Алексеевне, Вере Ивановне. Они ведь мне как родные…
Прямого телефона в кабинете не было, все звонки вовне, согласно инструкции, делались через коммутатор. Генерал Потапчук достал из бокового кармана пиджака белый лист бумаги и подал его Кленову.
– Я хочу, чтобы вы, Виктор Павлович, определились, когда и где вы будете присутствовать.
– Вы даже не пытаетесь меня отговорить?
– Я знаю, что это невозможно.
– Правильно, генерал.
– Вот телефон, – предложил генерал Потапчук, подавая доктору мобильный аппарат.
– Спасибо, – устало сказал Кленов.
Но звонить Виктор Павлович не спешил. Он как завороженный смотрел на лист бумаги, где было очень мало текста. В одной колонке поставлено время, в другой – место.
– Я должен подумать, – сказал Кленов, даже не взглянув на Потапчука.
Тот хоть и спешил, но не торопил ученого, понимая, что такое смерть близкого человека, тем более, смерть учителя. И хоть он никогда не разговаривал с Кленовым о покойном академике, однако прекрасно знал, сколь многое их связывало.
Кленов задумчиво набрал несколько цифр, затем остановился.
– Это ужасно, – сказал он, обращаясь к Потапчуку. – У меня такое чувство, что ответить мне должен сам Лебедев. Словно его голос еще блуждает где-то по линиям. Еще вчера я мог позвонить, услышать его, а теперь даже не знаю, что и сказать. Выразить соболезнование? Но это совсем не то, что сейчас нужно.
И вдруг Кленов словно принял решение; глаза его заблестели, и он быстро набрал номер.
Трубку сняла Вера. Дочь академика Кленов знал еще школьницей, а она когда-то была влюблена в худого, серьезного аспиранта с фанатичным огоньком в глазах, часто бывавшего у отца. Но Виктор Кленов был слишком поглощен наукой, кроме того, боялся прослыть карьеристом, охотником за выгодной женитьбой на дочери научного руководителя. Как бы то ни было, добрыми друзьями они оставались уже почти четверть века…