Оружие Возмездия
Шрифт:
Дембель, согласившийся на аккорд, становится шелковым. Его не видно и не слышно, он вламывает круглые сутки, и больше всего боится, что сделанную работу забракуют. Или примут, но заставят что-то достроить-докрасить. А то вообще перестроить-перекрасить заново. Офицеры — специалисты по мелким придиркам. И если дембель успел им попортить крови, он оказывается перед суровой дилеммой. Что лучше, гарантированно бить баклуши, тихо сходя с ума от безделья, еще пару месяцев, или месяц вкалывать с непредсказуемым результатом? Знаменитое "быть или не быть" — задачка попроще, уверяю.
По
Качество работ обычно падает, но это уже другая история. В армии вопрос всегда стоит ребром: либо у нас появится объект, построенный на песке и склеенный соплями, либо не будет никакого вообще. Главное так объект покрасить, чтобы он выглядел хорошо покрашенным.
Не раз и не два мне показывали вполне исправные на вид сооружения и советовали ходить мимо, не дыша: они возводились в режиме дембельского аккорда.
Шнейдер ждал моего ответа, я размышлял.
За старшего в бригаде остался майор Сиротин, заместитель начальника штаба. У этого офицера я аккорд не взял бы. Сиротин боялся ответственности. Отдать приказ у него пороху хватало, но когда ты докладывал о проделанной работе, Сиротин вдруг терялся. Не мог принять работу лично. Обычно он бежал к НШ, чтобы тот сам посмотрел, хорошо ли сделано. Вся ББМ мучилась вопросом: то ли Сиротин вообще дурак, то ли это у него такая гипертрофированная военная хитрость.
А вот с Петровским можно иметь дело.
Капитан Петровский, командир батареи управления, был человеком, у которого все под контролем. Помню, однажды мы с ним дежурили по части. Состоялся такой разговор:
— Если позвонит моя жена, скажи, я ушел проверять караулы.
— Позвольте напомнить вам, товарищ капитан, что у нас нет караула.
— А она об этом знает?…
Даже если Петровский всю ночь проверял несуществующие караулы, происшествий в бригаде не случалось. Никто не хотел портить отношения с командиром БУ. Он, образно говоря, держал руку на трубке телефона. Начальник связи, конечно, был еще круче, но зато в подчинении Петровского состояли телефонисты. И если капитан скажет: этого урода по "межгороду" не соединять — всё, будешь до самого дембеля с мамой-папой по канализационной трубе перестукиваться…
— Почему нет? — решил я наконец. — Особенно если найдется работа на одного, чтобы я сам за себя отвечал.
Шнейдер ушел, а я забрался с ногами на кровать и принялся играть на гитаре. Разучил от нечего делать аккордов то ли пять, то ли шесть. Пальцы меня плохо слушались, гитара оказалась тонким инструментом по сравнению с пишущей машинкой.
Через год-другой на гражданке я в одной пьяной компании схвачу гитару и обнаружу, что помню
И вот после попытки сыграть на одном аккорде я крепко зауважаю панков…
На следующий день я стоял перед капитаном Петровским.
— Он устал, вы же видите, — сказал Шнейдер. — Ему домой бы.
— Да, вижу, совсем закис парень, — согласился Петровский. — Ну что, товарищ сержант… Работа есть. Но она совершенно непрестижная. А ты водил целый дивизион, я помню.
— Дайте мне работу, и я сделаю ее престижной.
— М-да? А канаву в парке рыть будешь? Тебя не засмеют?
Мы со Шнейдером дружно прыснули.
— Попробовали бы они, — сказал Шнейдер.
— Это же круто, товарищ капитан, — объяснил я. — Дед, который может позволить себе рыть канаву… Это чистый панк.
— Не понимаю, но уважаю, — сказал Петровский. — Тогда приступай.
Канава была под кабель, узкая и не очень глубокая. Я взялся за нее с энтузиазмом, но расчетливо, так, чтобы управиться за неделю, не слишком надрываясь.
Как и следовало ожидать, студенты-черпаки, занимавшиеся малярными работами в казарме, мне обзавидовались. Они ходили с больными головами и в краске по уши, а я на свежем воздухе играл мышцами.
Увы, идиллия продолжалась недолго. Уже на второй день моих физических упражнений появился капитан Петровский и сказал:
— Бросай лопату.
— Это как понимать?
— Два безруких придурка не могут покрасить коридор в штабе. Работы на три дня, по такой жаре краска сохнет моментально, а они тормозят. Иди, возглавь их, организуй, и как покрасите, сразу уедете. У них тоже аккорд.
Я грустно оглядел свою канаву.
— Вообще-то мне и тут хорошо.
— Ты матерый сержантище, вздрючь этих чмошников, что тебе, сложно?! — почти взмолился Петровский. — Они такой срач в штабе развели, пройти невозможно. Если это продлится неделю, я помру. А они ведь могут и дольше проваландаться, студенты-интеллигенты, мля…
Ругаться с Петровским я не хотел, да и чисто по-человечески у нас отношения не те были. Не заслужил он, чтобы его посылали.
— Кто работу принимать будет?
— Сиротин.
— У-у… — я снова взял лопату.
— Понял, — кивнул Петровский и, не говоря больше ни слова, ушел.
Только я собрался обедать, в парк семенящей походкой вбежал майор Сиротин, сам маленький, фуражка большая, мухомор эдакий. И сразу направился ко мне.
— Как служба войск? — поинтересовался он.
— Мои люди ремонтируют казарму, сам занят прокладкой коммуникаций связи, — хмуро доложил я.
— Отставить прокладку, товарищ сержант. После обеда приходите в штаб. Там надо организовать покраску. Сразу по окончании — увольнение в запас.
Я состроил такую кислую мину, что даже Сиротина проняло.
— Двое безруких не могут починить пульверизатор, — объяснил он. — Размыли потолок и застряли. В штабе все развалено, невозможно нести службу. Заставьте их работать, и как только покрасите, я вас уволю. Давайте, сержант, давайте быстренько!