Ось земли

Дивеевский Дмитрий

– Даже после террористического акта?

– Ну, если за две недели до этого акта застраховать здания на кругленькую сумму, то кампания как минимум убытков не понесет и расплатится со всеми желающими.

– Что, такая страховая операция была осуществлена?

– Вот именно. Однако совсем не просто доказать, что она была проведена с известными целями. Скорее всего, страховка будет выплачена. А это более 4 миллиардов долларов.

– Ну а люди, которые провернули успешные манипуляции с акциями известны?

– Их много, но все они анонимны. Уверен, что многие из них имеют контакт с заговорщиками или сами являются заговорщиками. Это рядовые американцы, потому что их покупки были

не очень значительны. Всего таким образом было возвращено акций лишь на несколько миллионов. Выходит, кто-то заработал пару тысяч, кто-то двадцать, а кто-то и сто. В любом случае, следствие должно было зацепиться за эту ниточку, но никто и пальцем не пошевелил. Не заметили.

– Выходит, десятки людей знали о приближающейся катастрофе, но никто не принял мер, чтобы ее остановить?

– Эта страшная мысль тоже пришла мне в голову, Дан. Выходит, те американцы, которых нам показывают в кино, не настоящие. Настоящие совсем другие.

– Но Вы то должны были это знать!

– Кажется, я задержался в мире американских иллюзий. Наше общество окончательно переродилось, а я все надеялся, что в нем имеются порядочные люди. Я не могу представить себя на месте пилотов тех истребителей, которые сбивали боинги с невинными людьми, на месте тех сотрудников ЦРУ, которые закладывали взрывчатку в башнях-близнецах, на месте тех офицеров армии, которые пустили крылатую ракету по своим коллегам в Пентагоне. Не могу, Дан! Этот мир обезумел. Сотни людей готовили массовое убийство и у каждого из них не было в голове ничего другого, кроме доллара. Доллар стал их единственным Богом!

– Наверное, точнее сказать, что с помощью доллара ими завладел сатана.

– Да, это так, но ведь и для меня это означает совсем другой выбор: теперь я не могу хотеть или не хотеть расследовать это дело. Молчание и бездеятельность будут означать, что и я на стороне сатаны, как и тысячи американцев, которые знают, но молчат. Если я опущу руки, то на меня найдет сатанинская тьма и у меня вырастут рога и хвост, потому что выбор только один: либо ты на стороне света, либо на стороне тьмы. Боже, разве я мог предполагать, что моя свободная страна поставит меня перед таким выбором? Зачем нам такая свобода, в которой происходят такие страшные вещи? Разве это свобода?

Воля и Севка

Первое сентября 1938 года открывали торжественной линейкой во дворе техникума. Пода выдалась на редкость солнечной и теплой. Площадь перед замком, окруженная старыми липами, еще пестрила клумбами маргариток и уличной герани, создававших праздничное, веселое настроение. Факультеты построились в рядами, перед ними вышли преподаватели техникума во главе с директором. Предстояло выслушать приветственные речи, но Воля мало обращала на них внимание. Она стояла в ряду агрономов-первокурсников и с любопытством рассматривала собравшихся. Многих она уже знала по первым месяцам своей работы в библиотеке, другие казались ей незнакомыми.

Ребята были очень разными. Тут стояли и явные выходцы из деревни, плохо постриженные, в яловых сапогах и хлопчатных пиджачках, и посланцы близлежащих мелких городков, в штиблетах и сшитой местными умельцами одежке и даже представители Горького, заметно отличавшиеся внешностью. Эти парни были подстрижены под полубокс и красовались в куртках с выпущенными наверх воротниками рубашек и брюках-клеш.

После приветственных речей появился фотограф, который стал поочередно снимать факультеты. Дошла очередь и до агрономов. Мастер соорудил из присутствующих «композицию» – построил весь факультет в пять рядов. Задние встали на скамейки а передние легли на траву. После этого он вставил в камеру стеклянную пластину, покрытую хром-серебром, заставил

всех замереть, сорвал с объектива заглушку, и, с видом фокусника, сделав ею круговое движение, вернул на место. Сеанс закончился, студенты стали расходиться. Воля, стоявшая во втором ряду, за сидевшими на стульях, обнаружила, что позади нее находился рослый, светловолосый парень с затаенной усмешкой на губах. Он повернулся к девушке спиной и спокойно ждал своей очереди выйти из ряда. Кажется, он был ей знаком, наверняка приходил в библиотеку, но точно она его не помнила. Судя по всему, парень был старшекурсником и происходил не из беднейших слоев населения. На нем красовался дорогой чесучевый костюм, из под которого виднелась шелковая рубашка. Он был интересен, хотя девушка не могла понять, чем именно. Может быть, уверенной манерой поведения, может быть, затаенной улыбкой или светлыми серо-голубыми глазами.

Вечером у клуба, расположенного в графской церкви, по обычаю организовались танцы. На лужайке перед входом собралась молодежь. Парни по одну сторону от аккордеониста, девушки – по другую.

Аккордеон томно выводил мелодии конца тридцатых годов. В них отсутствовала сильная мужская нота, напротив, они были полны романтической нежности. Так было не только в России, по всей Европе властвовала эта музыка – будто кто-то невидимый знал о приближающейся катастрофе и дарил людям возможность быть по-особенному чувственными. «В парке Чаиз распускаются розы….».

Севка стоял в толпе парней и наблюдал за танцующими. Он пришел сюда не в поисках пары. Сердце его было полно Настей, но скоротать скуку, поглазеть и послушать… почему бы и нет. Ребята травили анекдоты, смеялись, поглядывая на девчонок, шли приглашать их на танец и снова возвращались на место. Над светлой полоской горизонта, там, где за Пьяной грядой поднимались хвойные леса, сверкали зарницы, но гром далекой грозы не долетал до Ветошкина. Красиво, тревожно, необычно. «В парке Чаиз распускаются розы….».

Потом Севка решил идти спать и, покинув приятелей, побрел к техникуму. Дорога шла через старинный парк, который тоже, будто впитав в себя тревогу далекой грозы, шумел своими темными ветвями, навевая беспокойные чувства. На аллее его окликнули и он увидел двух девушек – свою землячку Зину Кулькину и еще одну студентку, лицо которой показалось ему смутно знакомым, но он не признал ее.

– Севка, можно мы с тобой пойдем, а то страшно – сказала Зина.

– Пойдем, коли страшно – улыбнулся парень. Авось, втроем нас не съедят. А Вы девушка, откуда будете, что-то не признаю вас, первокурсница что ли?

– Я из Горького. С весны здесь в библиотеке работала. Вы к нам заходили, я помню. Меня Воля зовут.

– Теперь вспомнил. Значит, теперь учитесь?

– Да, мне здесь нравится. Агрономом буду.

Слово за слово ребята разговорись и расстались у дверей девичьей комнаты общежития. Севка пошел спать, а Воля легла в кровать, укрылась простыней с головой и стала думать.

Она уже чувствовала, что не сможет дальше вести прежний девственный образ жизни. Колосков разбудил в ней женщину и молодое тело властно требовало своего. Порой ее желания были настолько остры, что она была готова простить обиду и принять Владимира Дмитриевича. Но тот, видимо сильно испугался последнего разговора и больше не казал носа в техникум. Прошло всего две недели с момента их разрыва, а Воля уже поняла, что на месте Колоскова должен появиться другой мужчина и это появление невозможно без конца откладывать. Да, Севка похоже подходил ей. Он городской, культурный, аккуратный. Видный собой, хотя худой. Плечи широкие, лицо приятное. Наверное, по мужски сильный. Как ей нужна была эта сила! Она думала о Севке и решение постепенно вызревало.