Ось земли
Шрифт:
Когда на следующий выходной Воля пришла на танцы, план действий уже полностью созрел в ее голове. Она увидела среди парней Севку и внутри у нее сработала какая-то пружина. Теперь она будет действовать так, как задумала.
Севка, как всегда не танцевал, но когда объявили «белый танец», Воля увидела, что Зинка направляется к толпе парней и явно целится пригласить Булая. Белый танец за весь вечер объявляли всего один-два раза и Воля решила не упускать возможности. Она обогнала Зинку, подошла к Севе. Поклонилась ему кивком головы и пригласила на танец. Севка, слегка обескураженный вышел в круг, взял ее руки, и вдруг почувствовал легкое прикосновение груди девушки. Затем, в движениях танго случилось еще прикосновение их ног и парня начало трепать возбуждение. Ему исполнилось восемнадцать лет, он был полон сил, и прикосновение молодого женского тела затуманивало ему мозги. А Воля ласково и податливо смотрела ему в глаза и он читал в нем обещание того, о чем не смел мечтать. Она обещала ему это!
Танец
– Пойдем, погуляем.
Он последовал за ней, чувствуя, что не может сопротивляться ее зову.
Сразу за техникумом начинался старый лес, покрывший склон холма, ведущего к Пьяне. Они пошли широкой, хорошо утоптанной тропинкой к реке и вскоре достигли ее берега. Быстрые воды Пьяны сверкали под луной таинственным жемчужным светом. Где-то в ивняке посвистывала иволга, прохладная сентябрьская ночь уже опустилась на округу. Они сели на траву у берега. Дрожащий от возбуждения Севка обнял девушку за плечи и увидел, что она повернула к нему свое лицо, закрыв глаза. Севка поцеловал ее и теряя разум от нетерпения, повалил на траву. Воля не сопротивлялась. Пока Севка снимал с девушки белье, странные мысли прыгали в его сознании. Он видел лицо Насти, какой-то голос кричал ему, что он преступник, а другой голос одобрительно смеялся. Парень не мог понять, кто же из них прав, и ему казалось, что сейчас надо сделать самое главное – перейти в новую жизнь, стать мужчиной.
Все кончилось неожиданно быстро и он ничего не успел толком понять. Он сидел рядом с Волей растерянный и недоуменный. «Что я наделал, – думал он? Зачем я это сделал? Чепуха какая-то. А как теперь быть с Настей? Что теперь делать с Волей?»
А Воля не спеша привела себя в порядок, села к нему на колени. Обняла за шею. Крепко поцеловала и сказала:
– Теперь мы всегда будем вместе. Правда?
Зовет гора Магнитная
Встреча со Сталиным стала рубежной для Александра Александровича. Всю свою долгую жизнь он прожил в спокойном понимании правоты своих убеждений. Убеждения эти были просты и покоились на либеральных ценностях западного общества. В старости к нему пришла православная вера, но и она не заставила по иному взглянуть на свой внутренний мир, складывавшийся многими десятилетиями. Но вот сначала появился суматошный Поцелуев, у которого, казалось и системы взглядов-то не было, но его разговоры заставляли Зенона мучительно задумываться над тем, что, казалось бы, совсем недавно не вызывало сомнений. Особенно сильно Порфирий поколебал мнение профессора в отношении сталинизма. Раньше тот был уверен, что Сталин – явление чуждое для России, чуждое, враждебное и губительное. Жестокий диктатор, интриган, убийца. Он никак не мог понять, отчего Порфирий, представитель свободно мыслящей богемы, верующий христианин, человек, узнавший тайны времен, так яростно защищает Сталина? Что за наваждение такое? Когда же Александр Александрович лично повстречался с вождем, его представления о диктаторе изменились. Да, Сталин спокойно говорил о своем пренебрежении к общепринятым нормам буржуазного права в борьбе со смертельными противниками. При этом в высказываниях его чувствовалось неколебимая убежденность. Западный политик такие вещи никогда бы не высказал. А на практике? Разве закулисная жизнь европейской и американской политики не полна злоупотреблений правом? Разве не финансовые группировки привели к власти диктаторов тридцатых годов, которые издевались над законами как хотели? Может быть, Сталин прав: вся юриспруденция западного мира выдумана совсем не для того, чтобы торжествовала справедливость, а для того, что бы сильнейшие могли ею пользоваться в своих интересах? И следовать ее постулатам – означает играть роль глупенькой жертвы? Но то, что делал сам Сталин, вызывало в душе Зенона протест. Профессор в конец запутался и очень хотел наконец-то прояснить всю эту путаницу. Но как? Однажды, в минуту мучительных раздумий ему пришла мысль окунуться в гущу сталинских строек социализма и посмотреть изнутри, как происходит нарождение нового общества, что думают простые люди о происходящем.
Зенон без труда подбил Поцелуева на путешествие в Магнитогорск и ему казалось, что здесь, в немыслимых условиях труда, в грязи и болезнях, в полуголодном быту рабочих, Порфирию будет непросто доказать, что социализм – общество будущего.
Они переместились в 1932 год, на строительство гигантского магнитогорского металлургического комбината. Стоял октябрь, было холодно. Небо источало непрерывный мелкий дождь, заливший все дороги между бараками, в которых жили строители. Бараки, бараки, бараки – бесконечное море дощатых, бревенчатых, брусовых общежитий, без воды, без удобств, со скудным светом слабых электрических груш, с кислым запахом просыхающей мокрой одежды и бесконечным гомоном жильцов за стенками. Бараки словно короста облепили всю местность вокруг заводов и домен, ветхостью своею указывая на временность собственного появления. Они и вправду, начали понемногу отступать. По окраинам стройки уже стояли кирпичные жилые дома, но их пока хватало только на иностранных специалистов и инженеров. Большая часть строителей с семьями ютилась в бараках, над которыми стоял зловонный запах помоек и выгребных
Комната, точнее, отсек, в котором поселили «двух новых сотрудников многотиражки», находился в длинном, холодном строении с земляным полом, населенном семьями каменщиков. Каждая семья отгородилась от соседей самодельными стенками из подручных материалов, через которые было слышно практически все. Плач ребенка на одном конце барака был также слышен на другом.
– Завтра с утра в редакцию – сказал Порфирий – А пока давай готовиться ко сну. Вот рукомойник с тазиком. Можешь умыться. Нужник прямо перед входной дверью в барак. Пробежишь метров пятнадцать по доскам и найдешь. А я пока сварю пайковой каши. Нам с тобой выдали полкило гречки и фунтик чаю. Будем вечерять.
Профессор содрогнулся от перспектив посещения общественного нужника, но других вариантов не было, и он побрел по указанному Порфирием адресу. Потом под гомон, смех, плач и крики барака готовили ужин, без особого аппетита поели гречки и легли спать. Подъем предстоял рано – в пять часов утра.
В пять утра без всякой побудки барак зашумел, загомонил сонными голосами, к которым добавился плач разбуженных детишек. Снова запахло гречкой, которую разогревали на керосинках, откуда-то принесло запашок травного чая. Сполоснув лица холодной водой из рукомойника и съев по две ложки вчерашней каши, друзья надели брезентовые плащи, выбрались на улицу и пошли в толпе рабочих, которая рукавами растекалась по участкам. Дождь прекратился, но серая мгла застилал небо и покрыла верхушку горы Магнитной, вокруг которой раскинулась стройка. Они шли по доскам, брошенным в жидкую грязь, ежились от забиравшейся под одежду сырости и прислушивались к разговорам попутчиков. Их попутчики перебрасывались словами о нормативах, о пайках, о болезнях детишек. Они еще не совсем отошли от сна, в них не проснулась упругая мускульная сила, но они шли походкой людей, знающих свою цель и одобряющих ее.
Друзья нашли барак с табличкой «Редакция газеты «Красная Магнитка» и постучали в кабинет главного редактора. За дверью был слышан говорливый шум. Кто-то распахнул ее и друзья увидели на пороге небольшого курчавого человечка в роговых очках с толстыми линзами. За спиной его в густых облаках дыма сидели члены редакции. По всему было видно, что шла оперативка.
– А, новенькие! Привет, привет, мне вчера звонили о вашем приезде. Здорово, очень здорово. Надо, очень надо. Я главный редактор газеты Семен Марусич. А это – редколлегия. Садитесь, потом поплотнее познакомимся. А сейчас прямо к делу. Вы, видимо, товарищ Поцелуев, как мне сказали, специалист по вопросам культуры и искусства. Прекрасно! У нас кавалеристов хоть отбавляй, а таких как Вы – просто ни одного. А трудящиеся требуют культуры. А Вы, я так понимаю, товарищ Зенон, да?
– Правильно понимаете.
– Значит Вы – и в истории и в политике и в чем угодно мастак. Будете отвечать за политическую колонку. А тебя Сентюрин – он повернулся к чубатому парню в серой толстовке – я перекину на производство. Не тянешь ты политику. Вчера Чемберлена премьером Франции назначил, хорошо, хоть я успел прочитать. Опозорились бы на всю страну. Газета наша прямиком в Кремль идет. Дело не шуточное. Теперь беремся за верстку на завтра. Кто у нас на передовице?
Началось обсуждение материалов. Александр Александрович сидел среди сотрудников редакции и пытался привыкнуть к новой обстановке. Все было непривычным: и убогий вид бараков за окном, и бедная обстановка в редакции, и большой портрет Сталина над столом Марусича и многодневная щетина на серых лицах новых товарищей, их прокуренные пальцы, скромная, застиранная одежда.
Но еще необычнее были их разговоры. Зенон понимал, что попал в какую-то неведомую цивилизацию, где мысли, образы и убеждения в головах людей формируются по неизвестным ему законам.
– Опять сбиваемся на бытовщину – критически выговаривал Марусич коллективу. Какой раздел ни возьми – обязательно привязка к серому быту. Никак не выпрыгнем из этой дерюги. Шатков, посмотри, как ты подаешь борьбу с педикулезом:
Первое – вошь – источник сыпного тифа
Второе – надо чаще мыться
Третье – не скрывать вшивости, обращаться к санитарам. Это все?
– А что еще? – недоуменно спросил низенький и толстый Шатков, видимо в целях борьбы с педикулезом побритый наголо.
– То, дорогой мой, что начинать надо с общей культуры. С культуры надо начинать и товарищ Шатков должен петь громкую песню о том, что без культуры не бывает гигиены, а без гигиены будут вши. У нас из десяти тысяч землекопов девять с половиной бывшие крестьяне из глухих деревень. Они чаще одного раза в неделю в баню от века не ходили, в страду не раздеваясь спали, мыла один кусок на целый год имели. Со вшами боролись умеренно. Вычесывали их специальными гребнями. А теперь они с утра до вечера по маковку в черноземе, им тех, прежних привычек уже недостаточно. Им нужна культура чистого тела. Потребность должна быть в том, чтобы вечером жена чугунок воды нагрела и дала ему с ног до головы вымыться. С мылом с мочалкой. Прямо за занавеской в бараке. Вот с чего надо начинать. С потребности в чистом теле, Шатков! Мы с тобой воспитываем нового человека. Из старого, дремучего, мы воспитываем нового, передового. Так, как нам велит партия, как указывает товарищ Сталин. А новый человек – это новые потребности, и духовные и физические.