Осада церкви Святого Спаса
Шрифт:
– Наконец-то трувер Канон да Бетюн, после того как немного проветрился от стыда, собрался с силами, чтобы завершить катреном свою «Песню крестоносцев».
Уже через четыре дня после заключения договора на четыре сотни восемьдесят больших венецианских галер с двумя рядами весел взошло четыре тысячи пятьсот рыцарей, девять тысяч оруженосцев и двадцать тысяч пеших воинов. Одновременно
В конце того же месяца галеры прибыли к Задару, и в результате мощного штурма он был захвачен и разграблен. Слепой дож, стоя на носу командного судна, согревал свой замороженный взгляд огнем, пожиравшим береговые укрепления несчастного города. Антонио Балдела, личный врач Дандоло, с недоверием (и с глубоко запрятанным отвращением) констатировал, что эта страшная картина согревала старца гораздо лучше, чем вся применявшаяся им раньше медицина. Столько лет мучительного обучения в Салерно, столько кропотливого труда, вложенного в сложнейшие рецептуры, столько ползанья по горам и лесам в поисках нужных трав, и вот, одной только этой дикой картины оказалось достаточно, чтобы кровь разыгралась в человеческих жилах. Как бы то ни было, но угли тлели после пожара настолько жарко, что не могли остыть еще полгода, поэтому крестоносцы решили перезимовать в Задаре и только по весне продолжить путь в Святую землю.
В отличие от всех остальных галер торговое судно снова вышло в открытое море и исчезло, окутанное облаком тайны.
В таком же густом тумане загадочности хрупкий груз был доставлен на берег в Дубровнике и сразу же, по караванным дорогам, медленно и со всеми возможными предосторожностями начал свое путешествие по горам рашской земли. И где-то в ее глубинах некий магистр Инчириано Квинтавалло, посланник Республики, из рук в руки передал Стефану, сыну святопочившего жупана Немани, верительные грамоты и дар венецианского дожа – бокал из отражений в воде ранней осени, звуков лютни, запаха имбиря и образа девушки. Стоило молодому правителю отпить глоток, как его горлом потекло страстное желание, которое наполнило все тело жаром тлеющих углей. Сам не зная как, он неожиданно полюбил неизвестную молодую даму, которая жила где-то очень далеко. Все, что было ближе этого удаленного места, перестало для него существовать. Евдокию, свою первую жену, он тут же удалил от себя. Из брачного имущества ей позволено было взять с собой лишь немного слез по оставленным детям и одно-единственное сухо обращенное к ней слово:
– Уходи!
Так для Стефана началась жизнь в постоянной жажде, без возможности ее утолить, под грузом страстного желания утопиться в какой-то реке, обрамленной длинношеими церквами и ширококрылыми дворцами, в каком-то канале, в котором, подобно сотням розово-прозрачных медуз, плавали отражения желанного лица.
– Другая вода ему не поможет, спасения нет, его чувства успокоятся, только когда он утопится, – развел руками лучший медикус, приглашенный из самого Эфеса, после того как быстро изучил шесть капель пота с государева лба.
Несмотря на это, и отец Стефана во сне, и его братья наяву, особенно принявший монашество Сава, делали все, чтобы вернуть сына и брата. Даже привели ему новую жену, прекрасную, как утренняя свежесть, однако молодой жупан прикасался к ней ровно столько, сколько требовалось для продолжения рода. И хотя она подарила ему еще троих сыновей, он не хотел знать даже ее имени. Каждую ночь, при свете луны, Стефан тонул в далекой Венеции, вставая весь мокрый, почти бездыханный, посиневший от долгого пребывания в воде. Каждый день, при свете солнца, Стефан горел, охваченный любовной лихорадкой, и дико вращал глазами, как будто что-то страшное мучило его изнутри. Над сербской землей летели зимы, в заветринах пребывали летние месяцы, ветры на звездном Возничем протаскивали по небу осени и весны, а властитель все глубже и глубже тонул в стеклянном бокале. Стало ясно, что медикус не ошибся – с каждым днем Стефан все больше увязал в судьбе утопленника.
Так же как долгое время после смерти у покойника растут волосы или ногти, могут прорастать и его замыслы. Неполных три года спустя после того, как дож Энрико Дандоло заказал изготовить бокал, его уже больше нельзя было причислить к живым, однако то, что он задумал, достигло таких размеров, когда усилия начинают приносить плоды. Регулярно оповещаемые о событиях у сербов и о состоянии больного, венецианцы, узнав, что вода уже достигла его и начала подмачивать ему разум, поняли, что пора наконец нанести решающий удар – послать Анну Дандоло. Ни отец Неманя (во сне), ни братья Вукан и Сава (наяву) не могли отговорить озлобленного Стефана от этой женитьбы. Что же касается другой стороны, то время уже давно внесло изменения в девичьи желания внучки Энрико Дандоло, на ней были тесно скроенные одежды из интересов семьи и Республики. У нее не было никаких чувств ни к маленькой стране, ни к своему мужу, если не считать горячего желания как можно скорее соединить эту славянскую сухопутную гавань со своей родной Венецией. Великого жупана сербских земель Стефана, безрассудно не желавшего осознавать, куда он плывет, медленно относило все ближе и ближе к Западу, все быстрее и быстрее забывал он материнские источники, ручьи и реки, и даже начал размечать правильные каналы, издавна начерченные на навигационных картах Республики Св. Марка. После того, как он потребовал королевской короны у Рима, а не у никейского патриарха, стало ясно, что рассудок его совершенно подавлен и что им управляют лишь через его тело, купающееся в ласках Анны Дандоло.
Казалось, будто дороги назад уже нет, когда монах Сава принял решение попытаться избавить Стефана и рашскую землю.
– Дитя мое, понимаешь ли ты, что задумал? Этого омута ты не знаешь! Я не хочу потерять и второго сына! – умолял Саву отец его Симеон, объятый заботой, являясь ему сон за сном.
– Родитель мой, почему ты мне препятствуешь? Ты и сам знаешь, что без искушений не заслужить, чтобы свет пролился в душу! На все воля Божья! – отвечал тот тихо.
И действительно, как-то раз на склоне дня под сенью своей скромности Сава направился в покои брата, отыскал бокал из венецианского стекла, отпил из него глоток, принял на свои плечи тяжелый груз Стефанов и понес его, подкрепляя себя только молитвой.
Из ночи в ночь монаху являлась полная похоти вода, которая тысячами волн омывала его бедра, бока и грудь. Жажда плоти Анны Дандоло оставила полумертвого Стефана на отмели и пустилась кругами ходить вокруг Савы, чтобы утянуть его на дно страсти Жаркая волна постоянно приливала к Савиному рассудку, но он не сдавался, держал голову над раскаленной чувственностью. Венецианская госпожа упорно омывала стойкого защитника своими дивными отражениями, чувствуя, что он стал последней преградой на пути осуществления целей Республики Св. Марка.
В последнюю, решающую из этих ночей латинянка уже думала, что стоит перед победой, – по телу монаха разбежались приятные мурашки, от которых даже в прочном камне могут образоваться трещины. Анна Дандоло прямо во дворце Неманичей выкрикивала, как в бреду:
– Поднимайте паруса!
– Весла на воду!
– Дорога открыта!
– Вот пристань для наших галер!
И уже казалось, что так оно и будет. Не помогала даже костяная игла, которой Сава колол себя во сне, желая, чтобы мягкий озноб, который он чувствовал, покинул его через боль. Под кожу ему проникло что-то чудесное, что уже забродило и в крови. Казалось, все небо покрылось тьмой от вида иноземных судов, уже прибывших непонятно каким образом. Казалось, что чайки, которые, привлекаемые остатками пищи, всегда следуют за галерами, обезумев, уже закружились под развешенными в небе Рашки звездными четками. Казалось, что ядовитые, розовато-прозрачные медузы расцвели во всех пресноводных колодцах, ручьях и реках. Казалось… Но Анна Дандоло, подобно приливу, уже затопила все мысли монаха. Все, за исключением одной, последней мысли, окруженной водоворотом пены. Той мысли, что обращена к Господу.
Есть острова, которые море заглатывает тогда, когда ему этого захочется, независимо от их бесполезной величины. Но есть и небольшие скалы, которые никогда не дают себя одолеть. Если посмотреть издали, а издали потому, что подойти ближе для любого другого, обычного, человека было бы опасно, то до самого рассвета вал за валом набегали соблазны, бушевали их волны. Но небольшая скала чистоты отражала их, заставляя изменить направление. Настало утро, это было утро Родительской субботы. Придворные Стефана и собравшиеся вельможи со слезами радости на глазах сообщили Саве: