Осажденная крепость
Шрифт:
— Но почему ваша контора именуется «компанией»?
— Отчасти это связано с традицией. В каждой компании есть правление, и у нас в аду были Управление вознаграждений за добро и Управление наказаний за зло. Но в то же время все акционеры компаний имеют слово в решении любого вопроса и следят, чтобы дела велись честно и справедливо. Вот и мы хотели сказать, что не допускаем обмана, что каждая душа обретет то тело, которое ей предназначено. Об этом свидетельствует и моя черная, густая борода.
— Очевидно, большая борода говорит о большой мудрости, накопленной с возрастом?
— Ваш изощренный ум снова направился по ложному пути. Или это общая болезнь всех литераторов? На самом деле возраст с бородой не связан. Скажем, евнух может быть очень старым, но борода у него не растет. Вам известно, почтеннейший, что в некоторых странах Запада непременной принадлежностью судей является белый парик. Вам наверняка попадались также на глаза книжки, рассказывающие иностранным читателям о китайской цивилизации. Так в них утверждается, что наша страна и народ, наши
Директор компании говорил энергично, с напором, тряся бородой и брызгая слюной. Наш Писатель одним ухом слушал его, а сам прикидывал: поборники справедливости обычно оказываются людьми занудливыми, не желающими ни в чем потрафить другим. Если слушать бородача, в Америку вряд ли попадешь, уж лучше поскорее смыться. Он встал и проговорил с улыбкой:
— Сегодня я из-за своей небрежности причинил ущерб вашей почтенной конторе и оторвал вас от важных дел. Тысяча извинений, тысяча извинений! Однако благодаря встрече с вами, достопочтенный, я узнал много важных вещей. Можно сказать — ха-ха! — что судьба даровала мне нечаянное счастье. Когда я буду писать мемуары, обязательно отзовусь о вашем учреждении самым лестным образом. А сейчас не смею более вас утомлять; не прикажете ли вы своим подчиненным, чтобы принесли обратно мои книги — я подарю вам иные из них по своему выбору и со своей надписью. Во-первых, у вас останется память обо мне. А во-вторых, библиофилы раскупят книги с моими надписями за дорогую цену и тем самым компенсируют ваши расходы по ремонту этого помещения.
— Об этом, право же, не стоит беспокоиться. Но, раз попав сюда, вы, почтеннейший, не можете уйти просто так, — сказал директор, теребя бороду и не трогаясь с места.
— Почему это не могу? — возмутился Писатель. — Неужели ваши подручные посмеют удержать меня? Или вы не знаете, что я гений? Я попал к вам совершенно случайно, непредвиденно, так сказать. У меня и в мыслях не было доставлять вам неприятности!
— В Поднебесной не бывает случайности. Все происходящее — лишь загримированная, замаскированная необходимость. Каждый из мира людей после смерти попадает сюда, к нам, причем каждый своим способом. Но способы эти не выбираются произвольно, они сообразуются с непреложным правилом, сформулированным в древности: «Сам придумал, сам и страдай, прошу залезать в котел» [160] . Проще говоря: кто чем занимался при жизни, от того и бедствовать будет. И явится он ко мне как миленький. Вот вы писатель, и что же? Ваши книги пробили земную кору, и вы вместе с ними скатились сюда. А сегодня утром к нам пожаловала душа одного инженера по сантехнике. Хотите знать, каким образом? Через канализацию! Видимо, он находился в туалете и был нечаянно смыт. Потолок в моем кабинете то и дело проламывается или протекает, сам я получаю травмы или вымокаю до нитки. Но когда работаешь на общее дело, приходится терпеть.
160
Некий сановник эпохи Тан придумал сажать подсудимых в нагретый котел, чтобы вырвать у них признания. Когда он, повинный в тяжких преступлениях, предстал перед судом, судья велел ему самому влезть в котел.
— Хорошо, кем же вы хотите меня сделать?
— Я как раз думаю над этим. Вы за свою жизнь израсходовали много чернил; по нашему обыкновению, следовало бы превратить вас в каракатицу, которая выпускает чернильную жидкость. Но вы перепортили также немало бумаги, поэтому можно превратить вас в барана, с тем чтобы из вашей кожи изготовить пергамент. Ну и, само собой, за время писательской деятельности вы израсходовали много кисточек, так что вполне резонно обратить вас в зайца, крысу или опять же в овцу. Но вы же писатель новой формации, в ваших руках кисточки выглядят так же, как китайские палочки для еды в руках иностранца. Для вас более привычны ручки со вставными стальными перышками или, скажем, вечное перо с платиновым наконечником. Ну а какие животные могут производить металл — этого я не знаю… Можно, на худой конец, вернуть вас в мир живых в облике большого чиновника: у него в душе и в наружности много и железа и стали. Что касается платины, так есть распространенный тип красоты — девушка с платиновыми волосами и сапфировыми глазами. И самое последнее — это ваша манера прятаться под разными псевдонимами, всучивать свои рукописи разным журналам. Совершенно естественно было бы увидеть в вас закоренелого грабителя-рецидивиста, прячущегося от закона и потому постоянно меняющего имена. Да только жизнь у вас одна, так что не удастся быть и мужчиной, и девушкой, и каракатицей, и зайцем. Значит… Эй, погодите, я же говорил, что отсюда так просто не уйти! Там за дверьми собрались люди, хотят свести с вами счеты.
Наш Писатель, находя речи бородача все более непонятными и все менее приятными, собрался было толкнуть дверь и выйти наружу, но остановился и сказал с холодной усмешкой:
— Что, счеты? Со мной? Ха-ха! Вы, господин директор, изволили иронизировать над тем, что я будто бы «не в курсе последних событий в мире». Позвольте возвратить вам этот упрек, так сказать, в нетронутом виде. Вы полагаете, очевидно, что нынешние гении — это прежние мечтатели, богемного обличья, с длинными волосами, ничего не смыслящие в финансах, вечно по уши в долгах? Как сильна в вас отрава романтизма, как мало смыслите вы в современной жизни! Мы не глупцы, мы понимаем, как важны в жизни экономические факторы. Сознавая свою недостаточную подготовленность, мы нанимаем для защиты наших интересов финансистов и адвокатов. Получив крупный гонорар, мы обращаем его в ценные бумаги или вкладываем в дело. Конечно, есть еще немало деятелей культуры, которые вполне оправдывают звание «интеллигентный нищий», но я не из их числа. Перед смертью я не успел получить отчисления от сборов за постановки моих пьес, гонорары за несколько романов и прошлогодние дивиденды от одной компании, где я состою пайщиком. Кроме того, у меня на руках оставались акции на несколько тысяч. А вы говорите, будто кто-то желает свести со мною счеты. Кого вы хотите обмануть?
— Нет ни малейшего сомнения в том, что вы блестяще разбираетесь в реальной действительности — я имею в виду экономические реалии и финансовую ситуацию. Однако собравшиеся за дверьми люди пришли сюда не за долгами, они обратились ко мне с обвинениями против вас.
— В чем меня могут обвинить? Самое большее — в клевете, плагиате, порче общественных нравов. Литераторов привлекают к суду только по этим статьям. — Писатель прекрасно понимал: пишущий человек, которого ни разу не вызывали в суд и не брали под стражу, подобен той красотке, что никогда не фигурировала в бракоразводном процессе, — не дождаться ему настоящей славы.
— Вас обвиняют в убийстве из корыстных побуждений. — Последние слова прозвучали так, как будто они были отлиты из металла.
Писатель онемел от испуга. В мгновение ока промелькнули перед ним десятилетия прожитой на земле жизни, но ничего подобного в них не нашлось. Правда, одно время он в своих сочинениях пропагандировал революцию. Возможно, кто-то из молодежи по глупости поддался агитации, сложил свою голову, пролил горячую кровь. Этот грех лежит на нем, тут не отопрешься. Но ведь в то время он как раз собирался застраховать свою жизнь, а жена готовилась родить. Все это, как известно, требует денег. Но если он, в интересах собственного благополучия, для счастья своей жены и ребенка при посредстве своих произведений косвенным образом лишил кого-то жизни, это нельзя считать большим преступлением. К тому же тогдашние юноши были полны героических устремлений, готовы были жертвовать собой; они никогда не раскаются и не станут задним числом предъявлять ему счеты. Он вновь осмелел, хмыкнул и толкнул выходную дверь. И только очутился он на пороге, как услышал доносящиеся со двора крики: «Верни мне мою жизнь!»
В самом деле двор перед ним был заполнен людьми, иные не смогли втиснуться и оставались за воротами. Служители в униформе сдерживали толпу на ступенях, преграждая ей путь к дверям. Бородач похлопал Писателя по плечу:
— Теперь уж ничего не поделаешь, придется вам с ними объясняться.
Собравшиеся теснились к дверям, тянули к нему руки все с тем же криком: «Верни мне мою жизнь!» Но голоса их, хотя и многочисленные, были слабыми, тоненькими, доносились каждый сам по себе, им недоставало густоты и крепости, чтобы соединиться в громкий мужественный клич. Всматриваясь в толпу, писатель различал в ней мужчин и женщин, старых и малых, богатых и бедных. Все они выглядели безнадежно больными, понурыми: щуплые и легкие как перышко, они, кажется, не в состоянии были бросить на землю четко очерченную тень. Протянутые к Писателю руки дрожали, как дрожит голос человека, тщетно пытающегося сдержать печаль или гнев. Какую опасность могут представлять для него эти люди? Вот старухи с бинтованными ногами, вот трехлетние дети, вот порочные женщины, которым никого и никогда уже не соблазнить… Нет, эти явно не имели отношения к героям, что по его указке пошли в революцию и погибли за нее. Разве что… Разве что эти несчастные погибли от рук героев и теперь зовут его, автора, к ответу. Но стоит взглянуть вон на ту старуху, и станет ясно: она из тех матерей, что калечили жизнь детей своих. Против таких, как она, и была направлена революция в семье. Она и ей подобные получили то, что заслуживали. Нет, ему бояться нечего! Писатель с воинственным видом сделал шаг вперед, откашлялся, прочистил горло и сказал:
— Хватит шуметь! Вы принимаете меня за кого-то другого. Я не знаю никого среди вас, ни единой души!
— Зато мы знаем тебя!
— Это естественно. Когда ты не знаешь никого, а тебя знают все, это и есть слава. Но что из того, что я известен вам? Вы-то мне неизвестны!
— То есть как это неизвестны! Брось прикидываться! Мы все — персонажи твоих романов и пьес, неужто запамятовал? — Толпа пододвинулась ближе, иные вытягивали шеи, поворачивали лица так, чтобы он мог лучше их разглядеть. Писатель слышал: