Осажденная крепость
Шрифт:
— Это совсем другой вопрос! — возмутился Фан. — Но в словах отца есть доля истины.
— Хоть ты и учился за границей, в голове у тебя такое же допотопное старье, как у отца.
— Уж ты, конечно, понимаешь, что старье, а что нет! Если бы и ты поучилась за границей, знала бы, что отцовская точка зрения именно сейчас очень распространена на Западе. Вот в Германии утверждают, что женщине нужны три «K» — Kirche, K"uche, Kinder [145] .
— Болтай, что тебе вздумается, я и слушать-то не желаю. Скажу лишь одно — не подозревала я до сего дня, какой ты примерный сын и как прислушиваешься к отцовским наставлениям!
145
Церковь,
Эта перебранка не обострилась лишь потому, что у спорящих не было поля боя — они не могли ни пойти к Суням, ни вернуться к Фанам, а ругаться на улице было и вовсе неловко. Так что в отсутствии собственной крыши над головой может быть и свой плюс.
Родители новобрачных познакомились, обменялись визитами вежливости, но в душе одни презирали других. Фаны были недовольны плохим воспитанием Суней, те обвиняли Фанов в заскорузлости, и обе семьи считали новоиспеченных родственников недостаточно богатыми. Однажды, наслушавшись всяческих сетований жены на Суней, Дунь-вэн ощутил прилив вдохновения, и в дневнике его появилась такая запись: «Только сейчас я понял, почему родственникам молодоженов желают быть «как Цинь и Цзинь». Эти два царства древности часто были связаны брачными узами правителей, но столь же часто между ними шли войны. Теперь же, когда раздоры между родственниками — явление совсем обычное, сравнение их с Цинь и Цзинь особенно уместно». Старик пришел в восторг от собственного остроумия и жалел лишь, что не может послать эту страничку из дневника своему новому свату, господину Суню.
Хунцзяню и Жоуцзя тоже перепадало немало обид, которые они вымещали друг на друге. Хунцзянь обнаружил, что хотя из-за жены приходится страдать, однако лучше уж страдать, но жену все-таки иметь — есть на ком сорвать злость. Причем именно супруга особенно удобна для этой цели: на родителей и братьев не закричишь, друзья могут порвать отношения, прислуга объявить забастовку, ну а развод — дело хлопотное, так что жене приходится вмещать в себя столько же обид, сколько ветров вмещали кожаные мешки гомеровского Эола. Жоуцзя, со своей стороны, тоже сообразила, что с мужем можно церемониться меньше, чем с отцом и матерью. Но она была тоньше, чем муж, и, когда тот гневался, она замолкала. Они как будто тянули в разные стороны одну веревку: когда натяжение становилось чрезмерным, Жоуцзя делала несколько шагов навстречу мужу, и веревка провисала.
Сама ссора обоим приносила удовлетворение, но после нее молодожены ощущали усталость и разочарование, как после неинтересного представления или попойки. До приезда в Шанхай они всякую перепалку завершали примирением — не оставляли, так сказать, на утро остатков от ужина, как принято в богатых домах. Однако интервалы между ссорой и примирением все возрастали, а теперь иногда мир и вовсе не заключался. После одной из словесных баталий Жоуцзя с некоторой иронией сказала мужу:
— Ты вот на меня лютым зверем набрасываешься, за родителей своих заступаешься, а они вовсе не так уж и любят тебя, даром что старший сын!
Хунцзянь только улыбнулся — он одержал верх в словесном поединке и был преисполнен великодушием победителя, иначе он мог бы сказать: «Твои родители тоже не очень тебя жалуют — сын-то им куда дороже». Уже при втором посещении дома тестя Фан заметил, что «папочка и мамочка», о которых столько трещала жена, совсем не интересуются ее делами. Господин Сунь принадлежал к категории «добряков», то есть людей никчемных. И верно, в агентстве печати, где он заведовал бухгалтерией, он не пользовался никаким влиянием. Жена его души не чаяла в поздно родившемся малыше (в роду Суней перед тем в течение трех поколений рождалось лишь по одному ребенку). Сын всегда был одет с иголочки и тщательно причесан — ни дать ни взять парикмахер из модного салона или официант в иностранном ресторане. Старики считали, что выполнили долг перед дочерью, дав ей образование, и больше не хотели утруждать себя заботами о ее будущем. Может быть, окажись зять богатым, они уделили бы ей больше внимания.
По-настоящему дружна с Жоуцзя
146
Auntie — тетушка (англ.).
Тетка очень скоро пришла к выводу, что племянница ошиблась в выборе супруга, и уже не скрывала своего невысокого мнения о способностях и познаниях Хунцзяня. У Хунцзяня же после нескольких встреч с нею сознание собственной неполноценности стало возрастать, как цены в военное время. Бездетная тетушка держала пса, таксу по имени Бобби, которого любила больше жизни. Почему-то пес всякий раз набрасывался на Хунцзяня, а тот выходил из себя, слыша при этом неизменную фразу хозяйки: «О, собаки так понятливы, они умеют отличать хороших людей от плохих». Но ударить животное он не смел — как заслуги мужа придают вес его супруге, так положение хозяев делает неприкосновенным их пса.
Стараясь, чтобы Хунцзянь понравился тетке, Жоуцзя посылала его прогуливать собаку, но это не вызывало у него прилива добрых чувств. Однажды он зло бросил:
— Твоя тетка собаку любит больше, чем тебя!
— Не выдумывай!.. Такой уж у нее характер, — не слишком вразумительно ответила жена.
— Не очень-то ее люди жалуют, вот и возится все время с собакой.
— Иные собаки лучше людей, — огрызнулась Жоуцзя. — Бобби и впрямь лучше тебя, он без причины никого не кусает. А таких, как ты, просто нельзя не укусить!
— Ты тоже заведешь собаку, как твоя тетка. А на самом-то деле это мне, неудачнику, стоит обзавестись псом. Родственники мной помыкают, друзей у меня нет, жена… жена часто сердится или не замечает меня… А собака виляла бы передо мною хвостом, я бы знал, что в мире есть существо, которое заискивает передо мной, смотрит снизу вверх. Перед твоей теткой на фабрике лебезят подчиненные, дома ее все слушаются, а племянница так в рот и смотрит. Зачем ей еще собака? Окружают человека и лесть и поклонение, а ему, видно, все мало!
— Помолчи, сделай одолжение! — пытаясь сдержать себя, прошипела Жоуцзя. — У нас не бывает подряд трех спокойных дней. Только недавно помирились — и вот на тебе!
— Ишь какая ворчливая! — заметил Хунцзянь, но уже более миролюбивым тоном. То, что он говорил по поводу собаки, было шуткой лишь наполовину. В прошлом году он раскаивался в том, что поехал в захолустье, а теперь вот сожалел, что поддался на уговоры жены и вернулся в Шанхай. В маленьком городке, где все друг друга знали, его пугали интриги, а здесь, в огромном городе, угнетало общее равнодушие — даже интриги, казалось, придавали какое-то значение его существованию. Наверное, даже бактерия гордится, когда ее кладут под микроскоп и начинают изучать. Одинокий среди толчеи, грустный среди общего оживления, он чувствовал себя забытым островком — как и многие другие обитатели «острова» [147] .
147
«Островом» в то время называли территорию иностранных концессий в Шанхае, еще не оккупированную японцами.