Оседлавшие Пегаса
Шрифт:
Во всё время как мелкий огонь гремел неумолчно и небо дымилось на левом крыле. Князь Михайла Ларионович сидел на своей деревянной скамеечке, которую за ним всегда возили, у огня, на середине линий. Он казался очень спокоен. Все смотрели на него и, так сказать, черпали от него в сердца свои спокойствие. В руках его была нагайка, которою он то помахивал, то чертил что-то на песке. Казалось, что весь он превратился в слух и зрение, то вслушиваясь в гремящие переходы сражения, то внимательно обозревая положение мест. Часто пересылался с ним Багратион. Ночь прекратила бой и засветила новые пожары».
На завтра противники отдыхали и почти весь этот день Фёдор Николаевич просидел на колокольне церкви Рождества в селе Бородино. В зрительную трубу он осматривал позицию противника.
И вот опустилась ночь на враждующие армии. На стороне русских было тихо. Только изредка перекликались часовые. В лагере французов ярко блестели огни, звучала музыка, раздавалось пение, звуки труб и крики. Но вот Фёдор Николаевич уловил дружные восклицания, ещё и ещё. Он понял: это приветствуют Наполеона, объезжающего войска. С болью подумал: так было и перед Аустерлицем. Что же будет завтра?
На рассвете 7 сентября Глинка был разбужен тучей ядер, пролетевших над шалашом, в котором он располагался со своими товарищами. Все разом выскочили наружу. Вокруг всё пылало. Рушились и горели шалаши, с треском рвались бомбы. На востоке только занималась заря. Между противниками лежал густой туман. Солдаты хватали ружья и шли в огонь.
В этот день Глинка находился в деревне Горки, на главной батарее, и на дороге, где перевязывали раненых. В один из моментов он направился было в ближайший лесок, но его остановил лекарь: «Не заглядывайте в этот лесок, там целые костры отпиленных рук и ног».
Бородинское сражение было, по-видимому, самым кровопролитным за всю предшествующую историю человечества. Артиллерия неистовствовала с обеих сторон. Ядра летали как пули. Небо над центром и левым флангом заволокло чёрным облаком дыма, и над полем здесь как бы опустилась ночь, в то время как на правом фланге сияло полное солнце. Вспышки выстрелов воспринимались как зарницы. Земля дрожала от тысяч залпов и разрывов бомб. День Бородинской битвы современники называли праздником артиллерии. Но, по-видимому, правильнее говорить о празднике всех родов войск, страшном, кровавом празднике. Глинка позднее приводил в «Очерках Бородинского сражения» свидетельство старого солдата о необычайной степени ожесточённости рукопашных схваток: «Под Бородином мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два – устали, руки опустились! И мы, и французы друг друга не трогаем, ходим, как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться, колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись!»
А разве менее упорными были кавалерийские схватки? Ведь именно на Бородинском поле Наполеон потерял большую часть своей кавалерии.
На рубеже XVIII–XIX веков Россия провела не одну войну. Часто в одно и то же время воевали сразу с несколькими государствами, на нескольких направлениях. Позади были Аустерлиц и Прейсиш-Эйлау, но то, с чем столкнулись суворовские чудо-богатыри на Бородинском поле, не походило ни на одно из предыдущих сражений. Люди впервые видели такие гекатомбы трупов, такой огненный смерч, такое невероятное упорство враждующих армий. Не случайно Багратион в один из труднейших моментов сражения с восторгом закричал: «Браво! Молодцы, французы!», но стремительность атак противника сломилась об упорство русских воинов. С чувством исполненного долга Глинка записал через три дня после сражения: «Вечер наступал, и неприятель начал уклоняться. Русские устояли!»
В сражении пулей в голову был ранен Григорий Глинка. Фёдор Николаевич и Василий Николаевич повезли его в Москву. Рана была тяжёлая, но не смертельная. Оберегая брата, ехали не спеша (почти неделю). В дороге Фёдор Николаевич сделал краткое описание только что увиденного и пережитого:
«Застонала земля и пробудила спавших на ней воинов. Дрогнули поля, но сердца спокойны были. Так началось беспримерное Бородинское сражение.
До 400 тысяч лучших воинов на самом тесном по их многочисленности пространстве почти, так сказать, толкаясь головами, дрались с неслыханным отчаянием: 2000 пушек [1] гремели беспрерывно. Тяжко вздыхали окрестности, и земля, казалось, шаталась под бременем сражающихся. Французы метались с диким остервенением – русские стояли с неподвижностью твердейших стен. Одни стремились дорваться до вожделенного конца всем трудам и дальним походам, загрести сокровища, им обещанные, и насладиться всеми утехами жизни в древней знаменитой столице России; другие помнили, что заслоняют собой эту самую столицу – сердце России и мать городов. Оскорбленная вера, разорённые области, поруганные алтари и прахи отцов, обиженные в могилах, громко вопияли о мщении и мужестве.
1
В энциклопедии «Отечественная война 1812 года» силы сторон определены так: «Русские – около 150 тысяч (113–114 тысяч регулярных войск, около 8 тысяч казаков и 28 тысяч ратников ополчения), 624 орудия. Французы: 135 тысяч человек при 587 орудиях».
Русские сердца внимали священному этому воплю, и мужество наших войск было неописуемо. Они, казалось, дорожили каждым вершком земли и бились до смерти за каждый шаг. Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Сражение горело в глубокой долине и в разных местах, с огнём и громом, на высоты всходило. Густой дым заступил место тумана. Седые облака клубились над левым нашим крылом и заслоняли середину, между тем как на правом сияло полное солнце. И самое светило мало видало таких браней на земле с тех пор, как освещает ее. Сколько потоков крови! Сколько тысяч тел!
В самом деле, в редком из сражений прошлого века бывало вместе столько убитых, раненых и в плен взятых, сколько под Бородином оторванных ног и рук. На месте, где перевязывали раны, лужи крови не пересыхали. Нигде не видал я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и размозженные руки до плеч были обыкновенны. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью и мозгом своих товарищей…
Сражение не умолкало ни на минуту, и целый день продолжался беглый огонь из пушек. Бомбы, ядра и картечи летали здесь так густо, как обыкновенно летают пули; а сколько здесь пролетало пуль!..
Какое ужасное сражение было под Бородином! Сами французы говорят, что они сделали 60 тысяч выстрелов из пушек и потеряли 40 генералов! Наша потеря также очень велика. Князь Багратион тяжело ранен. “Оценка людей, – говорит Екатерина, – не может сравняться ни с какими денежными убытками!” Но в отечественной войне и люди – ничто! Кровь льется, как вода, – никто не щадит и не жалеет ее! Нет, друг мой, ни берега Дуная и Рейна, ни поля Италии, ни пределы Германии давно, а может быть никогда ещё, не видали столь жаркого, столь кровопролитного и столь ужасным громом пушек сопровожденного сражения! Одни только русские могли устоять: они сражались под отечественным небом и стояли на родной земле.
Я видел это неимоверно жестокое сражение и ничего подобного в жизнь мою не видал, ни о чём подобном не слыхал и едва ли читывал. Я был под Аустерлицем, но то сражение в сравнении с этим – сшибка! Те, которые были под Прейсиш-Эйлау, делают почти такое же сравнение».
Одни только русские смогли устоять – они отдали врагу поле битвы, но не победу. Позднее эту же мысль Глинка выразил в следующих стихотворных строках:
На Бородинские вершиныСедой орел с детьми засел,И там схватились исполины,И воздух рделся и горел.Кто вам опишет эту сечу,Тот гром орудий, стон долин? —Со всей Европой эту встречуМог русский выдержать один!