Оседлавший Бурю
Шрифт:
— Говорите быстро, аптекарь, у меня много дел.
— Да, милорд. Я… Я столкнулся с неразрешимой проблемой.
— Меня не касаются ваши проблемы.
— Конечно, милорд. Два дня назад ко мне приходил пациент…
— Имя?
Этого Рамус и боялся. Он набрался храбрости и произнес:
— Пинанс.
— Я знаю. С ним были два вассала. В чем же проблема?
— Он хотел купить вашу картину и предложил за нее пятьдесят фунтов. Я отказался.
— И поступили очень глупо.
— Возможно и так, милорд, но я не расстанусь с ней ни за какие деньги.
Спокойная откровенность этого заявления застала Мойдарта врасплох. Некоторое время его лицо отражало только потрясение, но затем он встал и сказал:
— В таком случае проблема решена.
— Нет, милорд. Пинанс приказал мне связаться с художником и заказать для него картину.
Прежде Рамус не видел, чтобы Мойдарт хоть раз улыбнулся. Но сейчас он разразился хохотом.
— Пинанс хочет повесить мою картину в своем замке! Не слышал ничего смешнее! — Он подошел к высокому окну, постоял, успокаиваясь, глядя на северные холмы, и обернулся. — Немедленно напишите ему, что художник пишет большое полотно и просит за него семьдесят пять фунтов.
— Семьдесят пять?
— Именно так. Скажите, что он получит картину через два месяца.
— Вы… действительно напишете для него картину? — переспросил ошеломленный Рамус. — Я слышал, что вы… недолюбливаете Пинанса.
— Вы выразились слишком мягко. Однако то, что он, сам того не зная, повесит в своем замке мою картину, принесет мне несказанное удовольствие. Однажды, в должное время, он узнает имя художника. — Мойдарт снова рассмеялся. — Вы можете идти.
Два месяца спустя Рамус протянул Мойдарту тяжелый кошель с семьюдесятью пятью золотыми монетами. На этот раз Мойдарт не смеялся. Он высыпал деньги на стол и сел, не сводя с них задумчивого взгляда.
— Что-то не так, милорд? — спросил Рамус.
— Ему понравилась картина?
— Он был в восхищении, как и я, сир. Она великолепна. — На этот раз Мойдарт изобразил шторм в скалистой бухте. Волны разбивались об угольно-черные камни, в хмуром небе тревожно реяли чайки. — Пинанс не мог отвести от нее глаз, сир. Все его родственники и вассалы тоже пришли в восторг. Все были потрясены.
Мойдарт вздохнул:
— Это первые деньги, которые я заработал собственными руками. Необычное чувство. На сегодня все, Рамус.
Но это было не все. Пинанс часто принимал гостей, те поражались картиной и обращались к Рамусу. Слава загадочного неизвестного художника прогремела по всем южным землям. Аптекаря засыпали заказами и он, не желая досаждать Мойдарту визитами, передавал их ему письменно.
В следующий раз Рамуса призвали в летнюю резиденцию в замке Эльдакр и препроводили в личные покои правителя. Их убранство оказалось на удивление скромным, лишенным каких-либо украшений. Мебель была удобной, но далеко не новой, ковры потертыми. Одно из окон без штор было приоткрыто, через него внутрь залетали капли дождя, не прекращавшегося снаружи. Разожженный камин не спасал комнату от холода и сквозняка. Рамусу показалось странным, что столь состоятельный человек довольствуется такими скудными условиями. С другой стороны, Мойдарт, хладнокровный убийца и гениальный художник, весь состоял из противоречий.
Лорд предложил сесть, и, не без внутреннего трепета, Рамус впервые опустился в его присутствии на стул.
— Я решил взять новый заказ, — сказал Мойдарт и протянул Рамусу одно из писем, лежавших на его столе. — Вы обо всем договоритесь.
— Разумеется, милорд.
— Два процента можете взять как комиссионные.
— В этом нет необходимости.
— Я сам буду решать, в чем есть необходимость.
— Да, милорд.
Мойдарт потянулся к ночному столику, на котором стояли графин с водой и один кубок, налил себе воды и замолчал. Рамус, которому не разрешили удалиться, продолжал сидеть как на иголках, ожидая слов Мойдарта. Наконец тот заговорил, не глядя на Рамуса:
— Меня учили, что зарабатывать деньги собственным трудом недостойно знати. Я думал, что деньги Пинанса принесли мне такое удовлетворение, потому что я обманул его, но это оказалось неправдой. Я снова начну писать. Никто и никогда не должен знать имя художника. — Он пристально посмотрел на Рамуса. — Обычно мои инстинкты не позволяют мне доверять людям, но вам, видимо, придется.
— Я не подведу вас.
За следующие пару лет Мойдарт заработал живописью более двух с половиной тысяч фунтов. Его картины висели в лучших домах всего Варлиана.
Теперь они встречались каждый месяц. Их разговоры нельзя было назвать легкими, но все же Рамус привык к ним и ждал нового приглашения с нетерпением. Удивительно, но Мойдарт начал нравиться аптекарю. Рамус затруднился бы назвать причину столь необычной симпатии.
Сейчас он сидел в галерее и любовался на портрет прабабки Гэза Макона. Он еще застал ее, видел четырнадцать лет назад, незадолго до смерти. Тогда она была согбенной старухой девяноста лет.
Даже в то время ее глаза притягивали к себе внимание: один был зеленым, другой золотисто-карим, как у ее правнука. Гэз Макон всегда нравился Рамусу, и его поражало, как Мойдарт, чудовище, мог стать отцом такого обаятельного юноши. Теперь, казалось, он нашел ответ. Когда дело доходило до картин, Мойдарт становился человечнее, холод покидал его голос, и он с жаром рассказывал о свете, тени, форме, цвете, перспективе и композиции. Поначалу Рамус больше помалкивал, в страхе задеть повелителя неосторожным словом. Но однажды вечером, когда привычную осторожность притупила головная боль, аптекарь рискнул высказать критическое замечание.
— Кажется, здесь многовато деталей, — произнес он, и тут же ощутил, как по спине побежали мурашки.
— Вы правы. — Мойдарт ответил не сразу, внимательно посмотрев на картину. — Здесь их слишком много. Тем лучше, я ее переделаю.
С тех пор Рамус не боялся говорить о живописи откровенно, однако разумно старался избегать других тем.
Из кабинета Мойдарта вышел капитан гарнизона, Галлиот Приграничник — привлекательный широкоплечий мужчина средних лет, — и поздоровался с Рамусом:
— Добрый день, аптекарь. Надеюсь, вы в добром здравии.
— Да, сир, благодарю, что поинтересовались.
— Лорд ждет вас.
Рамус поклонился и вошел в кабинет.
Мойдарт, по обыкновению одетый в черное, стоял у окна. Его длинные, черные с сединой волосы были собраны в хвост. Он резко обернулся, кивнул и, как всегда, начал разговор с неприятной темы:
— До вас доходят новости с войны, аптекарь?
— Иногда, милорд.
— Слышали что-нибудь о моем сыне?
— Да, конечно. Его тактические маневры хвалят многие.