Осень Европы
Шрифт:
Также он узнал, как можно помещать посуду и приборы между зубцами конвейера, чтобы их не скинули струи. Это можно делать, если предметов мало, а официанты торопят выдать чистую посуду, что иногда случалось, когда ресторан был полон, а гости не торопились доедать.
Прополоскав желоба, он оставил их у раковины и вернулся к машине, чтобы поднять боковые панели. Навстречу повалило облако жаркого, влажного воздуха с запахом моющего средства. Он залез внутрь, снял струйные форсунки и прополоскал их в раковине.
Наконец он присоединил к крану шланг, достал из-под раковины валик и промыл
Было очень холодно и невероятно ясно. Руди почти всю жизнь прожил в городах, где через оранжево-желтое марево мутного света пробивались только самые яркие звезды. Здесь же небо было необъятной бездной, полной твердых, немигающих звезд, а Млечный Путь казался великолепной туманной лентой.
За маленькой дорожкой, что вела к платформе, гора круто опускалась к крошечным созвездиям городков, мигающим в долинах под пленкой смога. Руди видел эти огни каждый вечер, когда выходил ради последней сигары дня, но понятия не имел, как называется б'oльшая часть городков. Ян однажды показал и назвал каждый, но Руди уже все забыл.
Еще Ян показал длинным костлявым пальцем в туманную мглистую даль и сказал: «Польша», – словно это имело какое-то тайное значение. Руди только пожал плечами и поблагодарил чеха за то, что сориентировал, где что находится. Было что-то тревожное в уверенности Яна, что Руди как-то связан с Польшей, и он пока не знал, как к этому относиться.
Над ним кто-то раскрыл окно и крикнул на польском: «Сраные чехи! Сраные чехи!» Что-то – Руди показалось, что стул, – вылетело в ночь, шлепнулось в сугроб на краю дороги и заскользило по склону.
– С Новым годом, – сказал он и затоптал ботинком сигару на бетоне.
Комната Руди была на первом этаже, в боковом коридоре, ведущем от лобби, со множеством дверей в чуланы и маленькие кабинеты. Похоже, здесь тоже раньше был чулан; на стене остались отметины, где когда-то могли висеть полки. Высоко на задней стене было прямоугольное окошко с матовым стеклом, а под ним – узкая кровать, слишком короткая для комфортного сна. Крючки вдоль одной стены изображали его гардероб, а в низком шкафчике у кровати он держал туалетные принадлежности. Места хватало, чтобы не ходить от кровати до двери на цыпочках, но и только. В комнате всегда было уютно и тепло, потому что прямо под ней находился отельный котел, но Руди не хотелось бы оставаться в ней на лето, когда здесь наверняка будет невыносимо.
Он схватил полотенце, мыло, шампунь и сменную одежду и прошел по коридору в маленькую душевую для персонала. Как бы он ни старался, день он всегда заканчивал чумазым и промасленным, как его машина, и требовалось немало целеустремленных усилий, чтобы отмыться.
После душа, прежде чем ложиться, он обычно любил задержаться и пропустить пару стаканчиков в баре на первом этаже, но, проходя через лобби, он услышал из бара крики и заметил, что на шум
Позже в дверь мягко постучала и вошла Марта.
– Поляки разгромили бар, – сказала она, снимая халат и вешая на крючок за дверью. – Полиция арестовала шестерых, – с тех пор как начали прибывать автобусы, она отзывалась о соотечественниках с легким презрением, словно стараясь от них дистанцироваться.
Вытянувшись на кровати, насколько та позволяла, Руди оторвался от книги и произнес: «Мм».
Марта скинула черное форменное платье и вышла из него, повесив рядом с халатом. Под формой на ней были колготки и поношенный черный лифчик. Она была пышной и веселой девушкой с длинными блеклыми русыми волосами, которые красила в каштановый.
– Я так и думала, что ты будешь прятаться здесь, – сказала она.
– Нам больше нельзя говорить по-польски на людях, – сказал Руди. – Нас слышал Ян.
Расстегивая лифчик, она остановилась и посмотрела на него.
– Тогда нам вообще нельзя разговаривать на людях. – На самом деле она неплохо знала английский, но почему-то стеснялась на нем говорить. Она стянула колготки и трусики и оставила на полу. – Двигайся.
Руди отложил книжку на шкафчик и прижался к стене, чтобы пустить Марту под одеяло рядом. Официально Ян строго порицал отношения между персоналом, но неофициально он избирательно смотрел на них сквозь пальцы, если это не мешало распорядку отеля.
– Почему нам нельзя говорить по-польски? – спросила Марта. Руди обнял ее и вздохнул.
– Я не говорил, что вообще нельзя говорить по-польски. Только на людях.
– Но почему?
Просто объяснить это было невозможно. У Марты каждый ответ только вызывал новый вопрос, однажды они целый вечер потратили на череду вопросов и ответов. В процессе Руди забыл изначальный вопрос, а в конце вообще потерял нить разговора.
– Я не хочу тебе врать, Марта, – сказал он.
– Так обычно говорят, когда хотят соврать, – сказала она, прислонившись головой к его шее.
Что ж, разумно. С этим не поспоришь.
– Я не могу сказать почему, Марта.
Она пожала плечами.
– Я не могу сказать, потому что не хочу тебя втягивать, – сказал он, что было простой, чистейшей правдой.
– Я не против, – сказала она сонно. – Я тебя люблю.
– Так обычно говорят, когда хотят сказать какую-нибудь глупость, – ответил он, но она уже мягко похрапывала, мгновенно заснув. Ян гонял работниц, пока те не падали с ног, но в отеле не хватало людей, потому что всем хотелось провести Рождество и Новый год с семьей.
Руди улыбнулся и поцеловал Марту в макушку. Она никогда не спрашивала, женат он или нет, не состоит ли уже в отношениях, что делает в Зоне. Когда они занимались любовью, пользовались презервативом и таблетками, и на этом ее недоверие к нему исчерпывалось. Марта была простым человеком без затей, с которым никогда не случалось ничего по-настоящему плохого, – как и девяносто девять процентов населения Европы. Ему хотелось рассказать ей, как быстро можно потерять невинность, но он не знал, как передать это словами.