Осень Европы

Хатчинсон Дэйв

– Квазинациональные образования, – поправил Руди. – Политии.

Дариуш фыркнул.

– Санджаки. Маркграфства. Принципалитеты. Земли. Европа проваливается обратно в восемнадцатый век.

– Тем больше территорий для вас, – заметил Руди.

– Территория все та же, – сказал Дариуш. – Больше бюрократии. Больше ограничений. Больше границ. Больше пограничников.

Руди пожал плечами.

– Взять для примера Гинденберг, – сказал Дариуш. – Интересно, как им было? Ложишься спать во Вроцлаве, а просыпаешься в Бреслау. Как им было?

Только это случилось

не за одну ночь. То, что произошло с Вроцлавом, Ополе и городишками и деревеньками между ними, тянулось долго и тяжело, и, если следить за новостями, любому было очевидно, что для поляков вопрос еще не закрыт.

– Взять время после Второй мировой войны, – сказал Руди. – Встретились в Ялте Черчилль, Рузвельт и Сталин. Засыпаешь в Бреслау, а наутро просыпаешься во Вроцлаве.

Дауриуш улыбнулся и показал на него вилкой, словно уступая.

В разговоре возникла короткая пауза.

– У меня в Гинденберге живет кузен, – произнес Макс. Дариуш посмотрел на него.

– Раз уж мы об этом заговорили, – сказал он, – почему ты сам там не живешь? Ты же силезец.

Макс хмыкнул.

– Часто видишься с кузеном? – спросил Дариуш. Макс пожал плечами.

– Путешествовать трудно. Визы и так далее. У меня польский паспорт, он – гражданин Гинденберга.

– Но он тебе звонит, да? Пишет имейлы?

Макс покачал головой и пророкотал:

– Политика польского правительства.

Дариуш показал на Руди:

– Вот видишь? Видишь, какую боль это причиняет?

Руди налил себе еще, подумав, что разговор вдруг принял очень специфический оборот.

– И как, – сказал Дариуш Максу, – давно ты выходил на связь со своим кузеном?

– Давно, – задумчиво согласился Макс, словно это не приходило ему в голову. – В наши дни даже почте нельзя доверять.

– Возмутительно, – пробормотал Дариуш. – Возмутительно.

Руди допил и встал, решил посмотреть, что случится.

Случилось только то, что Дариуш и Макс продолжали смотреть куда-то вдаль, задумавшись о несправедливости ситуации с Гинденбергом и отношения Польши к нему. Руди снова сел и взглянул на них.

– И вот они мы, – сказал он наконец. – Два человека с польскими паспортами, которым трудно получить визу, чтобы попасть в Гинденберг. И один эстонец, который может перейти границу практически без помех.

Дауриш как будто пришел в себя. Его лицо просветлело.

– Ну конечно, – сказал он. – Ты же эстонец, верно.

Руди втянул воздух сквозь зубы и налил себе еще.

– Руди – эстонец, Макс, – сказал Дариуш.

Руди потер глаза.

– Что у вас там, – спросил он, – наркотики?

Дариуш посмотрел на него, и на миг Руди показалось, что в нужных обстоятельствах маленький мафиозо может быть очень страшным человеком.

– Нет, – сказал Дариуш.

– Радиоактивные материалы?

Дариуш покачал головой.

– Шпионаж?

– Тебе лучше не знать, – сказал Макс.

– Одолжение, – честно ответил Дариуш. – Ты сделаешь одолжение нам – мы сделаем одолжение тебе, – он улыбнулся. – Разве это так уж плохо?

Это могло быть плохо по сотне непредвиденных причин. Руди молча отругал себя. Надо было просто подать еду и отправляться домой.

– Как будет проходить доставка?

– Ну, – сказал Дариуш и почесал в затылке, – это зависит скорее от тебя. И это не доставка.

* * *

Позже тем же вечером, выходя из душа, Руди бросил взгляд на зеркало, висевшее над раковиной. Он снял полотенце и посмотрел на свое отражение.

Ну, вот он. Чуть ниже среднего. Худой. Короткие блеклые русые волосы. Простое безобидное лицо: не славянское, не арийское – на самом деле никакое. Ни следа лопарской родословной, которой всегда хвастался его отец. Карие глаза. Тут и там шрамы – награды за службу поваром. На предплечье – от перевернутого вока в Вильнюсе, а выше над ним – из-за того, что он поскользнулся на кухне у одного турка в Риге, а его фруктовый нож каким-то образом перевернулся в воздухе и прошел прямо через рукав формы, кожу и мышцы.

– Не бегать на моей кухне! – заорал на него турок. Потом перевязал Руди и вызвал скорую помощь.

Руди поднял правую руку над головой, чтобы увидеть длинный кривой шрам, начинавшийся над подвздошной костью и кончавшийся у правого соска. Это уже не несчастный случай на кухне. Это скинхеды – когда он пытался найти работу в Варнемюнде. Он до сих пор не знал, хотели они его убить или только напугать, и сомневался, что они знали сами. Он увидел в этом знак, что его скитания по Балтийскому побережью подошли к концу, и направился вглубь континента – сперва в Варшаву, потом в Краков.

Первым делом после собеседования Макс протянул швабру.

– У меня есть опыт, – запротестовал Руди, показывая на конверт со своими рекомендациями, который Макс держал в другой руке. – Рига, Таллин…

– Хочешь работать на моей кухне – сперва приведи ее в порядок, – ответил Макс. – А потом посмотрим.

Руди действительно думал тогда же развернуться и уйти из «Ресторации Макса», пройти по Флорианской, вернуться на вокзал, сесть на поезд и уехать подальше от этого грязного городишки, но он был на мели, а к работе прилагалась тесная комнатушка в десяти лестничных пролетах над рестораном, и он уже устал путешествовать, так что он взял швабру, сказал себе, что это временно и что, как только он накопит достаточно, он снова отправится на поиски кухни, где его оценят по достоинству.

Он горбатился со шваброй восемь месяцев, прежде чем пани Стася, грозный шеф-повар Макса, позволила ему хотя бы приблизиться к еде. К этому времени он уже по уши увяз в войне характеров с этой сморщенной теткой и покинул бы кухню Макса только ногами вперед.

Оглядываясь назад, он поражался, что продержался так долго. Так же у него было и с Сергеем в Таллине, и с турком, и с Большим Роном в той жуткой кухне в Вильно, но с пани Стасей это стало чем-то личным, как будто она поставила своей целью сломать его. Она постоянно кричала: «Подай то, подай это. Помой здесь, помой там. И это ты называешь чистотой, балтийский урод? Быстрее, быстрее. Не бегать на моей кухне! Скорее! Скорее!»