Осени не будет никогда
Шрифт:
Хренин почти рыдал, из носа его текло, а рот спекся, будто клеем покрылись губы.
– Что делать-то? – прошипел сквозь скрежещущие от боли зубы Душко.
– Возьми на себя, дружок! – нашелся Хренин.
– Как это?
– Ведь меня в тюрьму-у! – скулил младший сержант. – А на моем месте столько другой бы не выдержал… Пятнадцать лет!
– Чего хочешь? – заорал Душко.
Хренин наклонился к самому уху раненого и, чуть ли не залезая внутрь языком, зашептал:
– На себя возьми, ты же друг мне! Скажи, что пистолет посмотреть попросил, а он стрельнул.
Хренин вложил ствол в дружескую руку.
– Держи пистолетик! А я тебе все деньги
– Да пошел ты! – мучился от боли Душко, зажимая рану свободной рукой.
– Не выдашь? Друг!..
– Отвали!
Он лежал на асфальте в утепленных штанах и отчетливо сознавал, что не выдаст этого гада Хренина. Его же из ментов попрут, и придется ему возвращаться в свой поселок Рыбное…
– Вот спасибо тебе, друг! Друг ты мой!!!
Завыла, приближаясь «скорая». Пока она искала въезд на бульвар, Хренин связался с «восьмым» и сообщил, что Душко по неопытности произвел выстрел из пистолета и самого себя ранил.
Из рации хлынуло такое матерное извержение, что даже Душко, изнемогая от боли, пришел в восхищение. Этому оратору с импровизациями надо на эстраде выступать, а не в ментовской служить!
– Еще «скорая» нужна, – сообщил младший сержант рации.
– Куда стрельнул? – немного пришел в себя голос на другом конце.
– Да легко, в ногу…
– Высылаю…
Докладывая в рацию, под сирену «скорой», Хренин вдруг увидел, как лысый встал со скамейки и пошел по дорожке, ускоряя шаг.
– Стоять! – заорал он. – Стоять!
Но лысый, казалось, не слышал окриков, продолжал идти, зажав окровавленную ушную дыру большой ладонью.
Навстречу удаляющемуся коммунальщику на бульвар вырулила «скорая». Скрипнула тормозами перед самым его носом, чуть не сбив с ног, даже бампер коснулся колен.
Открылась дверь «мерседеса», из нее друг за другом вышли двое мужчин в белых халатах.
– Держите его! Лысого! – закричал Хренин, перетаскивая Душко с асфальта на лавку. – Это он пострадавший!
Глядя на коммунальщика, санитар и фельдшер испытали некоторое нервное расстройство, как если бы их обработали звуком очень низкой частоты. Им показалось, что перед ними какой-то монстр стоит весь в крови. А еще он выше их был на полторы головы и без уха, так что ребят можно было понять, когда они неловко взяли пострадавшего за руки. И они, и даже Хренин – все поняли, что сейчас произойдет нечто ужасное, из другой жизни, какая-нибудь такая вещь, перед которой даже ранение Душко ерунда. Небеса разверзнутся, или наоборот, земли разойдутся…
Лысый зашевелил плечами, поднял лицо к небу, завыл тоненько…
Во всех душах стало холодно.
В этот момент из кабины «мерседеса» ловко сошла на асфальт небольшого роста докторица, со стетоскопом на груди и медицинским чемоданчиком в руках.
– Что случилось? – спросила. – Зачем вы его схватили? Отпустите!
Санитар с фельдшером тотчас подчинились команде и, сделав шаг назад, словно от пропасти отступили.
Пространство разжижилось до обычной плотности, небеса по-прежнему мирно протекали над головами, а земля московская, как была сейсмически безопасна, так и осталась.
5
Сашенька, а именно так звали молодую докторицу, всем сердцем любила медицину, закончила Первый медицинский и доучивалась сейчас в ординатуре на психиатра. Она трудилась над кандидатской и подрабатывала на «скорой». Характер у Сашеньки был, что называется, нордическим. Она вырабатывала его на протяжении последних шести лет, избрав специализацией
Зато Сашеньку очень любил папа. Она помнила, как заканчивала десятый класс, как плакала на выпускном, мучимая своей девственностью и нецелованными губами, и как отец, прижав ее к своему горячему сердцу, сказал:
– Сашок, да идиоты они все! Ты самая красивая девушка, какую я только видел! Пройдет время, и ты с ума сойдешь от количества мужчин, которые будут добиваться тебя, вступая в единоборства друг с другом, повинуясь могучим инстинктам природы! Не будь я твоим отцом, первым бы вырвал из своей груди пылающее сердце и отдал тебе!
Папа был литературоведом, когда-то он уже вырвал свое сердце и отдал маме. Мама сердцем папиным поиграла и вернула его разбитым.
После этого папа жил на краю города, в крошечной квартирке среди книг, и, скорее всего, был неудовлетворенным романтиком, так говорила мама.
Но Сашенька отца очень любила. Именно за его сентиментальную странность и веру в литературные идеалы. Она и вправду частенько подумывала, что, попадись ей такой человек, как отец, влюбилась бы без оглядки!
А потом папу раздавил каток Это было и смешно, и трагично. Папа шел по шоссе к автобусной остановке со сборником средневековых английских баллад в руках и, вероятно, повторял что-то наизусть, а водитель катка, накануне проводив сына в армию, просто заснул за рулем… Специалиста по укладке асфальта посадили на восемь лет…
Сашенька очень переживала гибель самого родного человека и от нотаций мамы, смыслом которых было то, что выходить замуж надо за надежного и состоятельного, а любовь иметь на стороне, вскоре переехала в отцовскую квартиру, где надолго погрузилась в волшебную вязь свинцовых строчек выдающихся мужей, в книги, среди которых жил и мечтал отец…
Ах, как он был прав, ее папа!.. Как большие и сильные мужчины любят маленьких изящных женщин!
Уже на третьем курсе у Сашеньки случился роман с деканом факультета, и она, наконец, рассталась с девственностью, а губы так нацеловывались досыта, что частенько отдавали синевой.
Затем был великий музыкант-альтист с лицом демона, с гривой вороного коня и всеми мыслимыми наградами от всех стран и правительств. Он играл ей столь волшебно, что она с ума сходила от восторженных чувств, сама становилась драгоценным инструментом по ночам, а он столь же волшебно играл на ее теле, как и на альте… Потом он ушел из ее жизни к еще более юной скрипачке, но как-то очень трепетно отнесся, расставаясь. Нашел такие слова, что не ранили души, а лишь томления в ней оставили.
Потом никого не было, если не считать мимолетных связей. Она твердо решила, что должна очень сильно полюбить, чтобы лечь с мужчиной в постель надолго.