Осени не будет никогда
Шрифт:
Это был последний и единственный осенний лист в городе Москве. Он совсем медленно проплыл последний метр и накрыл собой огромную крысу, прячущуюся в траве.
Мятникова так испугалась, что просто вжалась в землю и закрыла глаза… А когда открыла их, чувствуя, что ничего страшного не произошло, обнаружила перед своей мордой женскую руку, которая сжимала мужскую. И тяжесть во всем теле была огромная…
Повернула голову и обнаружила лежащим поперек нее человека мужского пола. С трудом выползла из-под него и узнала в дядьке
«Главное, чтобы это был не сон! – просила она Господа. – Пожалуйста, Господи!!!»
Она щипала свое человеческое тело пребольно, дергала его за волосы, наступала ногой на ногу и… Оставалась человеком…
Пожалуй, счастливее момента в ее жизни не было. Она не смеялась, не плакала теперь, просто горела солнечным огнем изнутри…
Потом она с нежностью посмотрела на тело художника, почти с любовью подумала о нем, что пьяненький, сердечный, подняла его на руки, подивившись легкости плоти, и понесла без усилия домой…
Ее квартира была опечатана ДЕЗом, но она смело сорвала эту никчемную полоску бумаги, толкнула дверь ногой и внесла свою не тяжелую ношу в родную квартиру.
Ее сейчас все волновало – и запах старой мебели, и дешевые постеры на стенах, и звуки капающей в кухне воды из крана. Волновало и радовало… Она бережно уложила мужичка на свою кровать и погладила его по щеке.
Рыбаков открыл глаза и посмотрел на нее.
– Это ты? – спросил он.
– Я, – ответила она.
– Почему тебя так долго не было?
– У меня было очень много дел…
– Сколько лет прошло?
– Может, двадцать, может, больше…
– А зачем ты надела вуаль?
Она обернулась к зеркалу и впервые за очень долгое время увидела свое лицо в мелких шрамах. Но они более не гноились и не производили отталкивающего впечатления. Просто шрамы сеточкой.
Действительно, вуаль, подумала она.
– Знаешь, мне нравится носить вуаль…
Он улыбнулся, уткнулся лицом в ее большую ладонь…
Они не видели ангела, слетевшего со стены его квартиры и подглядывающего в ее окно. Божественный посланец медленно размахивал крыльями, нагоняя в эту крохотную квартирку всю любовь мира.
– Ах, – проговорила она.
– Ах, – вторил он.
Билл целых два часа прождал на Курском вокзале. Сидел собачонкой и глядел по сторонам. Что-то внутри у него сорганизовалось не так, как обычно, что-то натянулось до обрыва, беспокоилось в животе.
Он ее не осуждал за то, что убежала. Молодая, должна бегать туда-сюда… Билл знал, что более ее никогда не увидит, и вот странное дело – ощутил какую-то маяту в центре своего толстого живота. Он не знал слова «тоска», а потому все пытался найти определение своему самочувствию, совсем не обращая внимания на собирающуюся вокруг него толпу людей.
– Крыса! – определил кто-то.
– Да нет же, – спорил приезжий из Гагр. – Собака! Видите на груди медаль собачью!..
– Ну, вижу…
– Это – бультерьер, – приезжий порылся в авоське, отломил от батона кусочек копченой колбаски и протянул Биллу. – Я – собачник, я знаю…
Крыс увидел приближающуюся человеческую руку с куском вкусно пахнущей колбасы и подумал, что все-таки человеком быть хорошо. Человек дает крысе колбасу, а крыса не может дать колбасы человеку… Он осторожно взял с пальцев угощение и мигом проглотил.
– Я же говорил, – радовался житель теплых мест. – Нормальная собака! Причем дорогой породы!
«Хороший человек», – подумал Билл, облизнувшись.
– Товарищи! – закричали в толпе. – Никто собаку не терял?
– Да какая это собака! – провозгласил некто в клетчатой кепке осипшим баритоном. – Крыса! Крыса самая настоящая! Мутант!
– Сам ты мутант! – оскорбился гагринец.
– Папаша! – огорчился владелец кепки. – Я три года в ветлечебнице отработал. Я что, крысу от буля не отличу!
– Какой я тебе папаша! – разозлился гость столицы. – Ты вдвое старше меня! Мне еще тридцати нет!
– А я всех папашами называю, – оправдался сипатый.
– Вот и канай отсюда! Ишь ты, сыночек!
Здесь должна была случиться драка. Многие в толпе на радостях аж приплясывали, ожидая, как клетчатый гагринца уделает.
Билл с маятой в животе следил за развитием событий, но ему совсем не хотелось, чтобы били южанина, а потому он попытался по-своему вступиться за колбасу дающего. Решил залаять по-собачьи, поднял голову к высоким крышам и запищал отвратительно на всю площадь Курского вокзала. Все вложил в это писк Билл. И непонятную тоску, и плач по исчезнувшей подруге, и предчувствие скорой смерти…
– Пи-и-и-и-и-и!!! – пронеслось по Москве.
– Действительно, крыса, – отшатнулся приезжий.
– Во, козел! – сплюнул кепка. – Говорил же, ветеринар я…
От такой здоровенной крысы толпа с омерзением сделала шаг назад.
Вдруг послышался голос с другого края толпы:
– А були как раз так и скулят! Лаять були не любят… У меня у самого буль…
В первые ряды протиснулся субтильный молодой человек с физиономией, сплошь высеянной угрями.
– Одно лицо с моим! – подтвердил он.
– Еще один кретин! – поразился тип в клетчатой кепке.
– Попрошу! – погрозил тощим пальцем выступающий. – Еще одно оскорбление, и…
– И что? – двинул грудью вперед предупрежденный.
– Милиция! – закричал субтильный. – Сержанты!
Владелец кепки тотчас растворился в суете московского вокзала, а субтильный смело двинулся к Биллу со словами:
– Я его себе возьму! Иди сюда, собачка!
Он протянул руки, одной взял Билла за шкирку, а второй хотел было подхватить под брюхо. Но крыс помнил ласковые пальцы Слизкина, а эти были жесткие и злые.