Осенние сказки

Чинючина Алина

Еда у них закончилась. Сухари растягивали как могли; Дайран попытался подстрелить какую-то птицу, но неудачно. На недолгих стоянках Регда набирала грибов и варила из них похлебку, находила какие-то коренья, которые Дайран есть категорически отказался… сначала. А потом – голод не тетка – пришлось попробовать, и - странно! – оказалось даже вкусно. Вместо чая они теперь пили отвар из каких-то трав. Дайран в первый раз опасливо спросил:

Не отравишь?

Не бойся, - усмехнулась Регда. – Хотела бы – давно бы отравила…

Ну спасибо, - пробормотал он растерянно.

Отношения с пленницей у Дайрана сложились странные. Она все

так же почти всегда молчала, если только он не спрашивал ее о чем-нибудь. Но уж если спрашивал, в ответ мог получить как сухое «Да» или «Нет», так и едкую насмешку, не зная заранее, на что нарвется. И все же Дайран чувствовал себя с ней свободнее, чем в первые дни. Его уже не мучила странная виноватость перед пленницей. Не то сблизила их нелепая гибель монаха, не то сказалось, что сейчас они были в одинаковом положении и совершенно одинаково не знали, как выберутся из всей этой истории, то есть из незнакомого леса. Если бы не кандалы Регды, Дайран мог бы подумать, что они просто попутчики. К слову, кандалы он с нее так больше и не снимал. Однако рана на ее руке почти затянулась, потому что Дайран дважды в день заново перевязывал ее. Однажды девушка грустно спросила:

Слушай, зачем ты это делаешь?

А что, не надо? – отозвался Дайран.

Она фыркнула:

Там, куда ты меня везешь, это, наверное, окажется лишним…

Дайран поднял голову и посмотрел ей в лицо, в глаза, обведенные темными кругами. И понял, что она все знает. И то, куда ее везут, и то, зачем, и… то, что с ней будет после. И спросил тихонько:

Ты, что ли, совсем не боишься?

Регда отозвалась не сразу.

Тебе-то что? Капитан…

Она вырвала у него руку и отвернулась.

Не надо было говорить ничего, но капитан все-таки сказал:

Ты какая-то… по-моему, совсем бесчувственная. На твоих глазах человека убили… я думал, ты хоть испугаешься, а ты… И тут тоже…

Просто это не первый убитый, которого я видела, - отозвалась, не оборачиваясь, девушка. – И не второй…

Почему…

Потому. Мне было пятнадцать, когда погибла моя мать. У меня на глазах. И потом… приходилось помогать и лечить, и хоронить… И вообще…

Скажи все-таки, кто ты? – попросил он.

Я? – она повернулась и прямо взглянула ему в глаза. – Человек.

Говорят, вы – нежить.

Ну да, - девушка усмехнулась. – Детей крадем, железа боимся, колдовать умеем! Мы живем в лесу, но… просто знаем больше остальных, вот и все. И живем дольше.

Сколько?

Ну, больше ста обычно… если не убьют.

Тогда почему же вас убивают?

Потому что, - сухо ответила Регда и отвернулась. Замолчала.

Больше в тот вечер они не разговаривали.

* * *

Видимо, Регда все-таки знала дорогу. Или лес ей помогал – к этому совсем уж нелепому, сказочному какому-то выводу Дайран пришел поневоле где-то на седьмой (или восьмой? он потерял счет времени) день пути. Как-то так получилось, что теперь лошадьми правил хоть и он, но по указке своей пленницы. Еще в самом начале их путешествия он пытался игнорировать негромкие указания девушки по части дороги и поплатился за это – они въехали прямо колесами в колдобину, и если б не нашлось рядом достаточного количества валежника, так там и оставили бы свое «транспортное средство». Дайран мысленно проклял тот час, когда не послушался негромкого совета повернуть направо и

пустил лошадей прямо – там дорога была на вид получше. Совпадение - уговаривал он себя после, но, не желая больше таких совпадений в будущем (еще бы, повозись-ка с проклятой колдобиной почти полночи, матеря на все корки раскисшую грязь; а помочь некому. Пленница хоть вроде и крепка на вид, а все же девушка, да и помощник из нее, со скованными-то руками…), уже послушно правил лошадьми так, как этого просила Регда.

Тропка, по которой они ехали, становилась все уже и уже, змеилась и терялась в высокой траве, которая путалась под колесами кареты. Несколько раз пропадала совсем. Бывало, что Регда просила остановить, выглядывала в окно и коротко говорила: «Сверни направо», или «Там – налево», или, бывало вовсе, – «Поворачивай обратно». Бывало, девушка выходила из кареты, долго-долго кружила вокруг, подходила к деревьям и молча стояла рядом с ними. Дайран не понимал ничегошеньки, но поневоле признавал: пока что они еще ни разу не застряли ни в какой канаве, не свалились с обрыва или в яму, по дороге находилось достаточно корма для лошадей и, худо-бедно, пропитания для них самих. Дожди, кстати, прекратились, и потому тропка, стелившаяся под колеса, сделалась вполне пригодной для проезда. И за всю неделю пути они так ни разу ничего не встретили: ни запаха дыма от жилья, ни каких-то следов человека.

– Ты меня не к лешему ли в гости ведешь? – как-то спросил Дайран. Регда усмехнулась и не ответила.

А потом небо затянула уже знакомая серая хмарь, и все чаще они останавливались. Регда подолгу кружила по полянам, то и дело просила повернуть назад, и Дайран в конце концов разозлился. От холода он почти совсем не спал в ту ночь, несмотря на разожженный костер, мрачные мысли донимали, и даже скопившаяся усталость не могла нагнать сон, а может, как раз она-то и не давала провалиться в хотя бы недолгое забытье. На следующий день он откровенно клевал носом на козлах и на очередной (который по счету?) совет повернуть рассвирепел:

– Слушай, ты куда едешь, а? – не выдержал Дайран. – И кто кого везет? Если знаешь дорогу, так и скажи сразу. Если нет – не морочь мне голову.

Выглянувшая из кареты Регда внимательно посмотрела на него и пожала плечами:

– Как хочешь…

Муторно стало Дайрану, но зол он был до того, что и не подумал извиниться. В самом деле, все эти указания его порядком разозлили. И конца-края дороге не виделось, и хмарь серая действовала на нервы, и хотелось послать все далеко и лесом. Нет, не лесом – буреломом. Чтобы уж надежно.

Еще какое-то время они ехали молча, и только лошади шли все неохотнее. Дайрану не хотелось задумываться, отчего именно. В воздухе – сначала едва различимо, затем все более явственно – прорезался странный сладковато-приторный запах.

Дело клонилось к вечеру, когда под колесами снова захлюпало и зачавкало. Дайран не обратил бы внимания, если бы лошади не встали вдруг, захрапев, и все его настойчивые понукания не могли заставить их тронуться с места.

Дайран спрыгнул с козел на землю… и, охнув от неожиданности, едва удержался на ногах. Земли не было. Была вязкая масса, в которой тонули колеса, из которой с трудом выдергивались ступни. Масса эта то и дело норовила стянуть с ног сапоги и, казалось, залезала все выше и выше. И… она была живая. И пахла – мерзко, сладковато и отвратительно. Где-то что-то едва слышно не то ухало, не то булькало, не то чавкало.