Осенние
Шрифт:
Есть! Кровь на виске — там, где свешивалась прядь тёмных волос, стала не слишком отчётливой. Я чуть не разревелась от счастья… Но дальше — ни в какую! Чувствуя себя снова слабой и бессильной, я рисовала рисунок за рисунком, уже меньше действуя излохмаченными ластиками, а больше — не давая действовать красному карандашу.
Свет настольной лампы стал тускнеть… Кажется, я всё-таки шмыгнула, когда слёзы побежали, щекоча и зля. Утёрла ладонями мокрое лицо и, отдышавшись, я посмотрела на рисунок и прошептала:
— Не смей… Не смей умирать…
И внезапно почувствовала за спиной что-то тёплое и сильное.
— Я чем-нибудь
Я подняла голову. Стоя за мной, он тревожно смотрел на разбросанные по столу листы, вглядываясь в портреты как-то даже испуганно.
— Я тебе спать не дала, да? — Кроме этой фразы, ощущая вину, ничего придумать не смогла. — Костя, если хочешь спать, ложись. Я ещё немного посижу.
— Немного? Да ты сидишь часа три, как я проснулся… Что ты делаешь? Я смотрю, и мне кажется… Алёна, это было и со мной? Я должен был… умереть?
— Не знаю, — буркнула я, тоже глядя на листы. Одно изменение. И всё. Больше я не могла ни о чём думать — одно изменение. Что же за страшная смерть ожидает незнакомку? — Я ничего не знаю. У тебя глаз плохой был, и я старалась, чтобы он стал живым. И порез.
— Почему ты больше не рисуешь?
— Отдохну немного — и начну, — вздохнула я. Обернулась. — Костя, ты правда, поспи.
— Что с руками? Почему ты их так держишь?
— Устала, — невольно улыбнулась я.
Он вдруг чуть нагнулся и приподнял мои руки за запястья.
— Расслабься, — прошептал мне в ухо.
Посидев немного скованно, я прислонилась к спинке стула, щекой к колючей от щетины щеке Кости. Он сам предложил. Почему бы не посидеть, отдаваясь во власть его тепла и нежности?
— Ты хотел ехать…
— Забудь об этом. Давно у тебя получаются эти рисунки?
— С тебя началось. — Я ответила по инерции, не задумываясь, и напряглась: а если после этих слов он распрямится и уйдёт?
Даже не дрогнул. Только заметил:
— Тяжело такое даётся?
— Для меня это внове… Может, дальше будет легче.
Он отпустил мои руки, встал, огляделся и, стараясь не шуметь, подтащил к столу кресло. Посматривая на него, я прикидывала, рисовать ли далее на законченном листе, или начать новый… Костя сел в кресло и прошептал:
— Буду моральной поддержкой и время от времени держать тебя за руки. Как у тебя самой? Нога — не болит?
— Немного, — снова улыбаясь от неожиданности, откликнулась я.
Дальше мы сидели, как два заговорщика, тихо-тихо. Только раз я сходила на кухню, принесла для него гретый компот и пирожков из холодильника. И, как ни странно, после того как я позаботилась о голодном, после того как он заставил и меня проглотить пирожок, дело с портретом сдвинулось с места. Красный карандаш всё ещё энергично двигался на каждом новом листе, но линии прорисовывал слабо — и они уже не выглядели такими смачными, как раньше, и даже на невооружённый глаз была заметна разница этих линий в ширине.
Ранним утром, ещё до пробуждения моих родителей, я проводила Костю до двери. Он обещал звонить и напомнил, что мы увидимся лишь после его поездки — недели через полторы… Закрыв за ним дверь, я вернулась к себе, взглянула на последний лист с большеглазой незнакомкой, кровь на лице которой теперь совсем побледнела, и, помассировав разнывшееся бедро, залезла под одеяло.
Засыпая, подумала: «Всё так зыбко. Он уехал. Что будет с аварией — не знаю. Что ещё придумает Вера — неизвестно. И что будет
Почти заснула, когда в комнату заглянула мама. Она кивнула мне, поправила одеяло на моём плече и унесла со стола кувшин с остатками компота и две чашки. Слава Богу, листы с портретами я спрятала раньше. Напугала бы ещё…
… Разбудил меня мобильный.
Недовольный голос Женьки сказал:
— Ты мне нужна прямо сейчас!
— Приезжай, — сонно сказала я.
— Я — приезжай?! — поразился Женька. — Ты мне в галерее нужна!
— Жень, я тут вся побитая и сбитая, — сообщила я и зевнула. — Меня машиной почти переехали. Всё тело болит, нога изрыдалась. И вообще, мне сейчас неплохо бы выпить болеутоляющего. И спать, спать, спать, чтобы побыстрей выздороветь.
— А по-человечески объяснить можешь? — рассердился парень.
Я завозилась и, положив за спину подушку, прислонилась к ней.
— Жень, меня вчера сбила машина. Ну, когда шла с Арбата. Я сейчас безногая и нетранспортабельная — в смысле общественным транспортом. Легче перевезти галерею сюда, чем меня вытаскивать из дома.
— Сбила? — повторил Женька. — Подожди! Ты же девчонку рисовала, а не себя… Чёрт… Алёна, ты точно сейчас будешь дома? Жди!
Ответить ничего не успела. Короткие гудки возвестили, что Женя как обычно деловой, а значит, он выполнит то, о чём сказал. Господи, встречать его в таком виде? В этой жуткой пижаме с зайчатами?! Хотя Костя безболезненно пережил мою пижаму.
Так, Женя сейчас приедет. Я только что проснулась и не успею подумать о Косте и о том, что произошло. Впрочем, нет, о том, что произошло, расспросит Женя, а значит — есть возможность понять кое-что… Или. Стоит ли Женьке говорить о том, что меня сбила бывшая Кости? А она бывшая? Ага, а Женька даст соврать или умолчать о Вере? Да он из меня всё вытянет разом!
Опомнилась не сразу. Но взглянула на часы. Если он на своей машине, то скоро будет. Встречу я его в пижаме — ладно уж, но неумытая же!.. Кряхтя и помыкивая от боли, сползла с кровати, плаксиво думая, что ночью было не так больно. Или закончилось действие лекарства — ну, обезболивающего. Или потому больно, что Кости рядом нет! Всхлипывая всухую, я вяло обвинила отсутствующего Костю во всех грехах: он там где-то наслаждается поездкой за границу, а я тут — бедная, несчастная, переживай за всех подряд, да ещё слёзы проливай над собой… Уже сморщилась от подступающего плача, но вовремя вспомнила: он и так отложил поездку из-за меня, что в его положении довольно-таки чревато последствиями. Ну, с конкурсом этим.
На пороге ванной комнаты я остановилась от странной мысли. Как там Женька сказал: «Ты же не себя рисовала!» А вот интересно… Я задумчиво прошла в ванную. Интересно, если я себя рисовать буду, что-нибудь получится? Ну, выздороветь побыстрей? Себя я не пробовала рисовать — в полный рост.
Когда я, встав перед большим зеркалом в ванной, сняла пижаму, у меня дыхание перехватило: бедро наливалось густой тёмной синью, по талии цвело нежно голубым, а бок и плечо… Вспомнилось, как я налетела на одну из стоящих рядом машин, ударилось о неё. Ой… Какое там рисовать автопортрет в полный рост! После разглядывания себя в зеркале мне сразу расхотелось делать хоть что-то. Мне захотелось лечь в постельку и лежать, ужасаясь своим синякам, жаловаться на боли и синяки тоненьким голосом, чтобы чаще жалели, и быть расслабленно больной.