Осенний безвременник: сборник
Шрифт:
«Это верно, не идиот. Но деньги не вернул. Почему?»
«Не понимаю, что тебе нужно от меня? Моя работа связана с валютой. На два дня я задержал дома три чека — и ты уже стряпаешь из этого «ближневосточный вопрос»!
«Не три, а восемь чеков, и не два дня они здесь, а шесть месяцев. А это значит, что в твоей бухгалтерии деньги списаны и никто их у тебя не требует!»
«Чего тебе все-таки надо?» — уже более резким тоном спросил Любен.
«Когда ты везешь следующую экскурсионную группу за границу?»
«Не знаю».
«Знаешь, послезавтра».
«Что тебе нужно от меня?!»
«Не кричи. Я хочу,
«Ага, вот теперь кое-что проясняется. А я смотрю — что-то ты в последнее время будто сам не свой. Так вот причина твоих «терзаний»! Чеки у тебя?»
«Да».
«Ты мне отдашь их?»
«Я передам их в твою фирму, после того как ты вернешь деньги».
«А нельзя ли как-нибудь по-другому?»
«Я не вижу другой возможности».
«Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, к каким последствиям это приведет?»
«У меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем».
«Чеки находятся дома шесть месяцев. Ты понимаешь, что эти шесть месяцев ставят тебя на один уровень со мной, делают тебя, так сказать, соучастником?»
«На один уровень с тобой ничто и никто меня поставить не может! Если я сам не встану…»
«Ну вот что: если бы то, что ты говоришь и делаешь сейчас, происходило в кино, я, разумеется, аплодировал бы вместе с другими зрителями. Восхитительная революционная мораль! Но, повторяю, если бы это было в кино. А здесь — ты разбиваешь мою семейную жизнь, обливаешь меня высоконравственной грязью! И у меня нет желания аплодировать тебе. Отдай сейчас же чеки! Скандала не будет, я не допущу!»
«Сядь на место! Может, тебе кажется, что ты имеешь право так вести себя со мной, потому что однажды я проявил слабость… Но сейчас ты ошибаешься! Если завтра до обеда…»
«Твое несчастье в том, что ты все еще живешь в своем партизанском прошлом. Ну хорошо — завоевали победу, возвращения назад нет, что тебе еще нужно? Неужели ты не видишь, что сегодня время работает на меня, а не на тебя? Погляди на себя — у тебя совсем нет сил, ты всего-навсего экспонат из музея революции! Отдай немедленно чеки!»
— Вот тогда, после этого вульгарного выпада, отец, вероятно, и вынул пистолет:
«Мерзавец! Нет, я не буду ждать до утра! Пошли!»
— Примерно так развивался диалог в «пьесе» до этого места, — продолжал Пирин Йонков.
— Но сердце старого героя не выдержало напряжения, ему стало плохо, и он почти упал в кресло. Любен взял его пистолет. Отец открыл глаза.
«Что с тобой?» — спросил его Любен.
«Оставь меня…» — Старик с огромным трудом поднялся с кресла, оттолкнул Любена и, еле передвигая ноги, медленно побрел в спальню. Через несколько минут вернулись вы, Юлия. Спросили, где отец. Любен ответил — спит. Вы ушли к себе, а Любен… Он вошел в спальню к отцу, дал ему лекарство, вложил в руку пистолет…
Остальное вы знаете.
В холле снова стало спокойно. Снова это был обыкновенный холл прекрасно обставленной квартиры в роскошном старом доме. Напряжение неизвестности, магия тайны — все исчезло, их словно выдуло прочь, когда Юлия широко раскрыла окна. Свежий предвечерний воздух, тихо опускающийся на город с лесистых склонов Ви-тоши, остужал бетон и камень нагретых солнцем зданий.
Только что милиционер, целый день простоявший
Юлия ходила из одной комнаты в другую, что-то убирала, приводила в порядок. Видимо, это было ей необходимо, чтобы отвлечься, поскорее забыть ужасные часы, пережитые только что. В который раз проходя мимо меня, она вдруг остановилась и доверительно сообщила:
— Мама только что вернулась из больницы. Папа спит, спокойно спит… — и ушла.
— Да-да… — как-то неопрелеленно, с ленцой протянул инспектор. Он отдыхал, глядя через окно на вечернюю улицу. Потом повернулся ко мне: — Видите, она не знает, кто вы, а вот ведь заговорила с вами…
— Она принимает меня за вашего коллегу.
— Вероятно. Да вы и есть почти мой коллега! И уже заработали довольно солидный стаж.
Юлия снова вошла в холл и обратилась к нам, в сущности, не прерывая своего бесконечного внутреннего монолога:
— Доктора утверждают, что он очень скоро поправится. Это правда? Я о папе. Он спит…
Пирин Йонков ответил ей кивком, что должно было означать «разумеется», вздохнул и открыл свой портфель, который так часто «забывал» в холле.
Он извлек оттуда портативный магнитофон с необычно большими роликами, включил его и стал прослушивать бобину, что-то ища на звуковой дорожке. Вот, значит, для чего был предназначен портфель… И он сыграл свою роль. Наконец Пирин как будто нашел то, что было ему нужно, нажал кнопку. Послышались голоса родителей Юлии, а потом и голос самого инспектора.
«Я помню очень хорошо — он взял пистолет у меня из рук… Не скрывайте от меня ничего! Что все-таки произошло?»
«Тише, тише, тебе нельзя много разговаривать…» — вмешался ласковый голос матери.
«Где Юлия? Почему ее нет с тобой?»
«Не волнуйся, с ней все в порядке. Она скоро придет к тебе».
«Как я мог допустить такое!.. А Юлия, девочка моя…»
Не надо больше ни о чем говорить. В этом сейчас нет никакой необходимости! Вы, пожалуйста, отдохните хорошенько. Ведь вы столько пережили…»
«Она спасена? Ей ничего не угрожает? Это нам пора на покой, а она ведь молодая…»
Инспектор снова нажал кнопку, ролики остановились. Юлия еле оторвала взгляд от них и подняла голову.
— Вообще говоря, случай довольно обыкновенный. Я ожидал попытки ко второму убийству…
— Вы говорите обо мне? Моя жизнь была под угрозой?
— Возможно.
— Как я теперь посмотрю отцу в глаза?
— «Экспонаты для музея революции» все еще на посту и во всем правы. И в этом есть даже какой-то символический смысл. — Инспектор бросил выразительный взгляд в мою сторону. Я согласился с ним без колебаний.