Осенний полет таксы
Шрифт:
Например, люди. Те, кто по всему должен быть рядом, жить долго, они вдруг уезжают, а то и вовсе исчезают навсегда. Близкие один за другим попадают в неприятности. У вас возникает стойкое ощущение, что вы недосмотрели, недолюбили, не подставили вовремя руки, когда могли.
Напрасно – мне кажется, не следует впадать в манию величия: происходящее с другими людьми – это, прежде всего, знак им самим, не вам.
Тем не менее под ногами болото, расползающаяся реальность. Вы так долго не латали дыры, что теперь эту ткань не спасти.
И? Что делать?
Не знаю, девочки, ну помолитесь, вдруг поможет.
Мне известно лишь, что происходит в этот момент внутри.
Однажды
Сначала чувствуешь, как лёгко, свободно и свежо, потом оказывается, что воздух разрежен настолько, что дышать в нём невозможно, а вы к тому же оказались в совершенном посмертном одиночестве. И вообще, падаете. Но вместе с прошлым вас покидает и ужас, потому что терять уже особенно нечего, и вы снова отталкиваетесь и снова летите.
Я верю в ритуальную смерть, когда от вашей прекрасной, взлелеянной, многогранной личности – от вашего припадочного, переоценённого, истеричного эго – остаётся только парочка инстинктов. И они выводят вас сначала к покою сытого животного, которому удалось поспать, потом ещё к каким-то простым и осязаемым вещам. Вы буквально чувствуете, как своим покоем формирует вокруг новую сильную реальность – вашу, и постепенно уже становится не обязательно хорошо, но лучше, лучше.
Далее вам предстоит несколько тучных лет, вы совершите много правильных вещей и много новых непредсказуемых ошибок, но до поры всё будет идти по нарастающей, пока однажды вы не заметите, что лампочки в вашем доме стали перегорать слишком часто.
И тут я обещаю вам приступ такого ужаса, что через пару дней в причёске появятся новые седые волосы. Потому что вы уже всё знаете, а сил ещё меньше, чем семь лет назад.
Пока я писала эту историю, из клавиатуры вывалился «пробел». Я поставила его на место.
Не буду оставлять wish-лист, хотя скоро день рождения. Потому что, знаете ли, это пока ещё моя реальность. Поэтому напишу – как это? purpose-лист? И с утра начну потихоньку его закрывать, сама.
Не могу допустить, чтобы мои недокрашенные серые птички сдохли в клетках, чтобы драпировки превратились в труху, грифы загадили комнаты, а кошки разбежались. Чтобы смальта перемешалась и потускнела, а мои знаки остались непрочитанными.
Давно хочу написать один текст, но к нескольким ключевым конструкциям всё добавляются какие-то детали, и он меняется и прорастает цветами, как мёртвая собака, я уже почти не узнаю скелетик этой несчастной Найды или как её звали, чёрную, с рыжими подпалинами, она мне никогда не нравилась живой, но как идея сухих белых косточек в цветах – очень.
Тот, кто процарапался через первую фразу, заслуживает бонуса в виде самой обыкновенной «гендерной» истории, далее она последует, а на проросшие цветочки вы не обращайте внимания, это от тоски.
Мои девочки со мной давно и помнят ещё времена, когда я умела влюбляться, и тот единственный случай, когда этот навык не довёл меня до добра, я впервые в жизни была отвергнута, сидела и плакала, а они стояли надо мной и не знали, что делать. Почему, почему, спрашивала я, – я и правда не знала и до сих пор не знаю, почему. Понятного ответа не было ни у кого, и в конце концов одна из них набралась
– Он просто струсил. Испугался…
Поймите правильно. Мы ведь и тогда уже были довольно взрослые и знали цену пошлости. Эта фраза – самая позорная бабская пошлость, хуже, чем «все мужики – козлы», и чтобы умная женщина согласилась такое выговорить, нужно серьёзное усилие. Но, как и положено опасным заклинаниям и гадким настоям, она помогает, и я часто-часто закивала, вытерла слёзы, высморкалась в подол, а ободрённые девочки добавили:
– …что-то менять…
– …серьёзных отношений…
– …любви.
– Ну и дурак. Ему же хуже, – заключила я, и с этим «емужехуже» как-то выкарабкалась.
Это был цветочек, предваряющий дальнейшее повествование с тем, чтобы вы не забывали: когда умная взрослая женщина говорит и делает какие-то чудовищные пошлости, есть вероятность, что она в отчаянии.
А собственно, речь о том, что я иногда забавляюсь, отслеживая задним числом несчастливые любовные истории в Живом журнале. Допустим, узнаю, что незнакомые мне А и Б некоторое время посидели на трубе, да не удержались. У них уже всё, выпал снег, выпал сыр, с ним была плутовка, она вроде тоже кого-то завела, а я возвращаюсь в то лето, когда он только начал оставлять ей комментарии. Со стороны посмотреть, шутил как дурак, но ей нравилось. Она ему тоже что-то щебетала, переписывались вполне открыто, рискованно флиртовали – почему бы и нет, между ними не происходит ничего такого, что необходимо прятать. Потом впервые встретились вдвоём, не в компании, поужинали, я не знаю, и он вдруг начал выкладывать в дневнике смутные романтические пассажи, о чём – не понять, но какая-то «она» в алом платье, какая-то узкая рука, завитая прядь, тени на стенах и прочее, отчего у френдов волосы дыбом. Девочки, впрочем, в восхищении – «ты такой нежный», «ты изменился», а она-то знает и рисует смайлик, который выразителен, как поставленная набок Джоконда, столько в нём спокойствия и лукавства.
А когда она выкладывает «смутные романтические пассажи», он ничего не отвечает, а просто шлёт эсэмэску: «Давай встретимся». И они встречаются.
Потом некоторое время оба ничего не пишут.
Вот, а однажды он возвращается и совершенно спокойно продолжает про свой чёртов футбол и машины.
А у неё становится интересно. У неё нет ни футбола, ни машины, зато есть косметолог, шопинг и эта, господи прости, сальса, или что вы там все пляшете от горя – танго, фламенко или танец живота. Она отвыкает кружить на мысочках, учится ставить ногу на полную ступню, атакующе двигать бёдрами и правильно дышать. Она всё время напоминает, как насыщена её жизнь, как культурен досуг, как прекрасен секс и как ей хо-ро-шо.
(Он, я подозреваю, читает и думает «рад за тебя».)
В этот период иногда происходит странное: посреди изящных постов о природе, музыке и книгах женщина вдруг начинает выкрикивать непристойности, старательно называя гениталии их площадными наименованиями. «Х… п…, е…», пишет она буквально через запятую, потом успокаивается – и снова о театре и поэзии. Тут и сообщение – я сексуальна, у меня есть секс, – и призыв. Окружающим не стоит реагировать, это можно только извинить.
(Не знаю, что он думает, может, всё ещё рад за неё.)