Ошибка канцлера

Молева Нина Михайловна

– Ну свету с отвычки не хочешь, так в театр выйди, в ложе посиди. Музыка какая у нас распрекрасная, оперу какую хошь для тебя итальянскую ввечеру спроворят.

– Да пойми ты, Мавра, не до оперы мне, ни до чего. Думаешь, за Ивана Ивановича боюсь. Так вот не боюсь я за него. За всех боялась, а за него не боюсь. Знаю, лета мои к его годам не подходят, знаю, в матери гожусь, а любит он меня. Любовь у него ко мне первая. Он меня все такой, как в детстве видел, видеть будет. А может, любовь, тут и слово неверное. Нужна я ему и для души и для сердца. Подарков от меня не берет, имений ему не надобно – обижается, коли принять прошу. О деньгах и не заикайся. Стихи

вот всё читает, а я как в тумане – голос слышу, вроде вспоминаю что, вроде навсегда теряю – сама не пойму. Говорит всё тихо, ласково так, а про что, в толк не возьму, будто чужой разговор подслушиваю, будто не обо мне речь. Сижу молчу, он поклонится да и прочь пойдет. Жалею его, больше Лизаветы жалею, только поздно в жизнь мою он пришел. Ни к чему все это. Смерти, Мавра, боюсь. Ох как боюсь, все что-то к горлу подступает, дыхнуть не дает. Душно мне от страху, рвануться бы, убежать куда, не видеть никого. А тут еще платья кругом черные мерещатся.

– Какие платья, матушка! Откуда им взяться? Никто во дворце их не носит, да и посмел бы только волю твою нарушить.

– Вот-вот, по моей воле нету. А кабы не моя воля, так кругом и закружились бы. Будто смерти моей ждут, чтобы выйти.

– Да какой же твоей смерти, матушка! Человек родится, человеку и помереть положено. Сколько их, людей-то, кругом, как же по близким-то трауру не надеть.

– Не хочу ни по близким, ни по дальним. Не хочу, слышь, Мавра!

– Слышу, государыня, слышу. Господь с тобой, как хочешь, так и будет, все в твоей воле государской. Только не печалуйся ты, думами лютыми сердца не томи.

– Думаешь, не вижу – тот исчез, того на куртагах не стало. Стало быть, Бог прибрал. Вы молчите, и я молчу. Да ведь сговор это, а не правда.

– А нешто вся жизнь наша не сговор, матушка? О том не говорим, с тем таимся друг от дружки, от родителев, от супругов, от деток рожоных, а там и себя самого. Иначе не прожить, голубушка.

– Все у тебя складно, Мавра, получается, а на душе как был туман, так и лежит, не прояснится. Разве не знаю, сколько для меня сделать можешь. Вон сынок твой, крестник мой... Не плачь, не плачь, давно поняла, почему не видно его, от какой беды лицом почернела, а себя переломить, поплакать с тобой, погоревать не могу. Не тронь ты меня, все едино не поможешь.

Лондон

Министерство иностранных дел

Правительство вигов

– Милорд, падение великого канцлера! Алексей Бестужев подлежит смертной казни!

– Что вы говорите, Гарвей, как это могло произойти? Бестужев – это же переворот во всей русской внешней политике.

– Великий канцлер обвинен в государственной измене.

– Смысл обвинения неважен, важна его причина.

– Неожиданное выздоровление императрицы Елизаветы.

– Что значит – неожиданное?

– Очередной приступ болезни императрицы оказался настолько тяжелым и затяжным, что все приняли его за симптом скорой кончины.

– И что же?

– Бестужев поторопился с распоряжениями, боясь упустить в момент кончины власть.

– Какая непростительная неосторожность! Но, может быть, эти распоряжения были ему приписаны недругами?

– В том-то и дело, что нет. Они оставили след на бумаге, которая была представлена императрице.

– Великий канцлер и какие бы то ни было компрометирующие следы – непостижимо! Определенно Бестужев начал стареть.

– Ему и в самом деле шестьдесят пять лет, но это никак не сказывается на его умственных способностях. Судя по внешней политике России, он по-прежнему в блестящей дипломатической

форме.

– Но распоряжения – какие распоряжения он сумел так опрометчиво сделать?

– Их два, милорд. Первое – фельдмаршалу Апраксину: Бестужев частным письмом предложил ему вернуться с армией в Россию.

– И Апраксин подчинился.

– Не столько подчинился, сколько прислушался к деловому совету.

– Но этого еще недостаточно для компрометации человека, шестнадцать лет единолично руководившего внешними сношениями России.

– Вторая ошибка – письмо великой княгине Екатерине.

– Не вторая, а единственная и роковая. Бог мой, стоило столько лет подвизаться на дипломатическом поприще, чтобы так откровенно выдать свою ставку на новую императрицу!

– Императрицу, милорд?

– Наследник вряд ли вступит на престол, а если это даже ему и удастся, он рано или поздно уступит корону своей жене.

– Милорд, но у великой княгини нет на то решительно никаких прав. Прежде всего она не принадлежит к царствующему дому по рождению. Вот если только ее сын...

– Так что же, в придворных кругах России и ведутся разговоры о провозглашении императором маленького Павла. Следственно, место регента оказывается обязательным и свободным.

– Но для этого нужна очень сильная партия.

– В том-то и дело, что у великой княгини она уже есть.

– Из числа ее фаворитов вчерашних и нынешних?

– Оставьте в покое фаворитов, Гарвей. Великая княгиня, судя по наблюдениям наших резидентов, меньше всего страдает пороком сладострастия. Она сходится с мужчинами, но никогда после разрыва не приобретает в их лице врагов. Это величайшее искусство расчета и дипломатии. Каждый из них уверен, что в случае ее прихода к власти его ждет настоящая карьера. Такая убежденность – великолепный способ создания партии.

– Не осмеливаюсь возражать, и все же Екатерина иностранка.

– Кто сегодня помнит об этом. Она в совершенстве овладела русским языком, тщательно следит за исполнением всех русских обычаев, занимается, и не без успеха, русской литературой. Она создала себе славу умной женщины, от благоволения которой каждый может ждать райских мгновений. На одних Екатерина действует одной стороной своих возможностей, на других – другой, но всегда добивается цели.

– Вероятно, самым удивительным можно назвать отношение к ней Никиты Панина. После того как ему не удалось стать фаворитом императрицы Елизаветы, он достаточно долго пробыл в Швеции в качестве посланника и вернулся противником царского единовластия. Его мечты – о конституции, и тем не менее наш резидент утверждает, что Никита Панин готов поддерживать именно великую княгиню.

– Что ж, вовремя данные обещания – половина успеха, а великая княгиня, судя по всему, на них не скупится. Бестужев был безусловно прав, видя в ней реальную преемницу Елизаветы. Однако как мог он довериться бумаге!

– Доверенные лица не менее опасны, милорд!

– Кто говорит о доверенных лицах? Надо было найти предлог для личного разговора.

– Говорят, события разворачивались слишком стремительно.

– И вот вам лишнее доказательство – быстрота в дипломатии необходима, поспешность не нужна и, что хуже, наказуема. Не думаю, чтобы императрица довела приговор до исполнения. Ее обычный прием – оставлять человека под угрозой исполнения приговора на длительный срок, а затем проявлять милосердие, заменяя смертную казнь телесным наказанием и ссылкой. Существенно другое – Бестужеву больше не вернуться на небосклон российской государственной службы и политики.