Ошибка комиссара
Шрифт:
— Аэлита Львовна, — начал я, — материал, собранный милицией по вашему делу, мне знаком. Расскажите остальное, пожалуйста.
В этот раз не было никаких капризов, попыток указать мне моё подобающее место. Это была совсем другая Аэлита. Она вздохнула и начала рассказ, говорила ровно, без всяких эмоций, как будто скучную инструкцию читала. Получалось следующее.
Пришла с работы около полдевятого вечера. Поначалу ничего не заметила. Потом обратила внимание, что порядок в комнате нарушен. Не так, чтобы очень, но всё-таки. Какие-то статуэтки сдвинуты с места, книги переставлены местами, бельё в шифоньере лежит неаккуратно. Как будто кто-то что-то искал, но очень не хотел, чтобы
Испугалась, что кто-нибудь спрятался в доме. Обмирая от страха, всё осмотрела, как могла — никого не нашла. Взяла кочергу для самообороны, пошла на улицу. Под повреждённым окном обнаружилось стекло, которое было аккуратно приставлено к стене. Вставлять стекла она не умеет, да и в книгах читала, что нельзя нарушать обстановку на месте преступления, поэтому ничего не трогала. Заставила подоконник в доме всякими кастрюлями, чтобы если кто снова полезет, шуму наделал и испугался. Пошла звонить в милицию. Рабочий телефон-автомат нашёлся только у комиссионного магазина на Красноармейской — не ближний свет. Потом сколько ждала, пока приедут. Следователю всё рассказала, как есть. Показала «послания» из газетных букв. Все милиционеры выглядели сильно уставшими, над «страшилками» особо не издевались. Следователь только спросил, настаивает ли она, чтобы они были приобщены к материалу. Она сказала — да. Он пожал плечами и забрал их.
Аэлита закончила свой рассказ и впервые за это время посмотрела мне в глаза
— Что мне теперь делать?
А ведь она действительно боится. И сильно, хотя изо всех сил старается не показать этого.
— А вы сами-то что думаете по этому поводу? — спросил я. — Ведь хоть какие-то соображения у вас должны быть? Затянувшаяся неумная шутка, неадекватный поклонник-фетишист, которому нужно что-нибудь из ваших вещей?
В этом месте глаза «марсианки» сверкнули прежним огнём, но тут же погасли. Понял, сморозил не дело. Пардоньте. А она и не собиралась высказывать своё «пфе», просто агнец божий, сама кротость. Тогда я продолжил:
— Сами подумайте. Не лазают люди в чужое жилище под страхом тюрьмы только из спортивного интереса. Что-то же им надо?
— Не знаю, — завела очередную «волынку» Аэлита. — У меня ничего нет.
А вот это уже интереснее: чего — «ничего»? Когда человек отвечает таким образом, он как раз имеет в виду нечто конкретное, о котором просто не хочет говорить. Или не может. или, опять же, боится.
Не успел я додумать эту мысль, как Аэлита произнесла чуть слышно:
— Алексей Николаевич, а вы бы не могли сами осмотреть место преступления? Милиция-то его ночью осматривала. Вдруг чего важное пропустила?
Она помолчала. Я пока молчал тоже. Потом она продолжила:
— Я, конечно, понимаю деликатность ситуации. Незамужняя дама не должна так поступать. Это пошло, в конце концов. Но я вас приглашаю исключительно как специалиста, который волею судеб оказался вовлечён в мою личную трагедию. И больше мне не к кому обратиться.
Аэлита прямо посмотрела в мои глаза и взгляд не отвела. Намёка на адюльтер там было меньше всего.
Ну что ж, назвался груздем — не говори, что не дюж, схохмил я сам про себя. Не получилось разобраться в прошлый раз, что называется, «в лоб», будем прояснять ситуацию исподволь. Нормальные герои всегда идут в обход, как пели когда-то разбойники в «Айболите-66». Мой опыт назойливо твердил мне: в чужой дом без нужды не лезут, и откуда-то стала проклёвываться немотивированная уверенность, что сегодня я узнаю многое.
Аэлита продолжала неотрывно смотреть на меня и, видимо, что-то усмотрела.
— Я сегодня пораньше
Хорошо сказано, чёрт возьми! В этом вся Аэлита: «примерно… в ноль-ноль». Могла бы сказать в «ноль-три». Тоже как бы примерно. Что ж, пропал выходной…
Не встретив возражений, моя собеседница вздохнула с облегчением. Видимо, это был для неё очень огромный внутренний подвиг. Мы уже попрощались и раскланялись, когда она громко произнесла, почти крикнула мне вдогонку:
— Сапоги резиновые не забудьте!
Глава четырнадцатая
Визит к старой даме
В моем детстве существовала такая загадка: два брата живут в пределах прямой видимости друг от друга, а в гости один к другому не ходят. Почему? Ответ был такой: потому что — горцы, и их дома расположены на разных сторонах глубокого ущелья.
Горожане, населяющие ветхие деревянные домишки на улице Некрасова, горцами не были. Но они тоже не ходили за солью или четвертинкой хлеба, если нужда в том случалась, к соседям в дом напротив. А вот в рядом стоящий — пожалуйста. Вопрос тот же — почему? Ведь не ущелье же между ними в нашей равнинной местности. Ответ будет пространным. Вот таким.
Дело в том, что улица имени великого поэта существовала, а дорога — нет. Даже не так, дорога тоже была, но не для того, чтобы по ней ездили. В ней можно было только завязнуть, особенно в слякоть. Даже мощные машины не рисковали сюда заглядывать, а случись какому-нибудь безрассудному смельчаку всё-таки заскочить в обманчивое месиво, дальше весь день можно было наблюдать захватывающее шоу, состоящее из рёва движков пленённой машины и пришедших ей на помощь других большегрузов, рвущихся тросов и ядрёного мата по уши заляпанных грязью шоферов, нещадно жгущих ни в чём не повинные сцепления своих машин.
Слегка проезжей дорога становилась зимой, если по ней догадались пройтись грейдером или бульдозером, освободив от снежных заносов, да в засушливое лето. Именно в такие времена жильцы старались запастись дровами, ибо других вариантов не было. Но и летом засохшие коросты колдобин в полметра глубиной покорялись только самым мощным машинам, а случившийся дождь тут же аннулировал и такую возможность.
Вот почему я не удивился совету нашей Аэлиты про сапоги и не пренебрёг им. У меня как раз была куплена пара универсальных «резинок» к предстоящей поездке к родителям. Такой дефицит в магазинах был далеко не всегда, и случайную покупку я рассматривал, как большую удачу. Это была «вездеходная» обувь, не в плане проходимости, а потому что в ней хоть в лес, хоть в ресторан. Всё зависело от того, куда ты штанины определишь: внутрь короткого голенища или навыпуск. Вот и пригодилась обновка, подумал я, любуясь блеском ещё не знакомого с грязью чёрного каучука.
Улица Кравченко, по которой я решил пробираться к цели, проходила мимо бараков, точь-в-точь таких, как в моём любимом Панькине. Если церковь на Руси можно было построить без единого гвоздя, то барак — без единого бревна. Я, конечно, немного утрирую, но стены были из чего угодно, только не из бревен. При этом люди в них жили и даже не роптали. Правда, великое расселение уже началось, и многие счастливцы потихоньку перебирались в такие же тесные комнатушки, только с тёплой уборной.
Я размашисто шагал по дощатым трапам, частично спасавшим от той же самой грязи. Погода была замечательная, но несколько дней перед этим лил дождь, и перекрестки приходилось форсировать с величайшей аккуратностью. Подумалось, а как же это наша неземная женщина каждый день — и по такой грязи?