Ошибка Либермана
Шрифт:
— Я поем лимскую фасоль, — отозвался Эйб, черпая ложкой сдобренную маслом фасоль. — Видишь, я ем. Что значит — «как обычно»? Он завел другую женщину? Он принимает наркотики? Он бьет ее?
— Ты слишком долго работаешь в полиции, — заметила Бесс.
Либерман серьезно поразмыслил над ее заявлением и принялся за второй бокал вина.
— Нет, — продолжала Бесс. — Он недостаточно зарабатывает. Она хочет снова пойти работать. Ну и все такое.
— Все такое, — повторил Либерман. Он отломил кусочек халы.
—
— Я слушаю, — сказал Либерман. — Я слушаю и макаю халу в чудесный соус. Видишь? Макаю халу, ем и пью хорошее вино. Я предвкушаю мирный вечер с моей женой. И жду, когда ты мне скажешь, что ты хочешь, чтобы я сделал.
— Поговори с ней, — попросила Бесс. — Она тебя послушает.
— Она не слушает меня, Бесс, — сказал Эйб. — Просто позволяет мне говорить. Принимает серьезный вид. А потом поступает по-своему. Такой она была в шесть лет. Такой и осталась, когда ей тридцать шесть.
— Тогда пусть она поговорит с тобой, — предложила Бесс.
— Это она всегда может сделать, — отозвался Эйб.
— Позвони ей, — попросила Бесс.
— Завтра, — сказал он с улыбкой, поднимая бокал за здоровье жены.
— Завтра может быть слишком поздно, — возразила Бесс. — Но если ты говоришь «завтра», пусть так и будет. Если ты слишком устал…
— Я говорю «завтра», — сказал Либерман.
— Что хочешь на десерт — рисовый пудинг или морковный пирог?
— На десерт я хочу тебя, — объявил он, смакуя вино.
— Посмотрим, что ты скажешь попозже, — сказала Бесс, качая головой.
— В таком случае, — сказал Либерман, — я буду и пудинг, и пирог.
О Лайзе и Тодде больше не говорили. Но Либерман знал, что если он не позвонит дочери на следующий день, то заплатит за это, встретив отпор в следующую ночь. «Тема» встанет между ними, как ухмыляющийся гном.
Они вместе помыли посуду, и Бесс перешла к другой теме, которую Либерман считал еще более неприятной, чем перспектива поговорить с дочерью о ее семейных проблемах.
— Ты подумал об этом? — спросила Бесс, вытирая тарелки.
— Об этом? О чем об этом? — поинтересовался Эйб, хотя прекрасно знал, о чем идет речь.
— О переезде, — ответила жена. — В Скоки. В симпатичную квартиру с одной спальней в кондоминиуме.
— Я полицейский, Бесс. Я должен жить в городе.
— Ты можешь уйти на пенсию — имеешь полное право. Вымой эту тарелку еще раз. Смотри, вот здесь. Это жир.
Он взял тарелку и погрузил ее в мыльную воду в раковине.
— Три года, — сказал Либерман. — Потом поговорим о пенсии.
— Наш район меняется, — заметила Бесс.
— Всё везде меняется. Скоки тоже меняется, — сказал он. — Мне нравится район, нравится дом. И куда мы поместим Барри и Мелиссу, когда они приедут погостить? Будем стелить спальные мешки на полу в гостиной?
Бесс и Эйб жили в доме с двумя спальнями на Джарвис-стрит почти тридцать лет. Они оба знали, что могут продать его за сумму, в восемь раз превышающую цену, за которую купили, и переехать в безопасный район, в новую квартиру с одной спальней в Скоки, да еще неплохие деньги останутся на поездку в Израиль — ее долго обсуждали, но Эйбу совсем не хотелось туда ехать. Либерман был уверен: рискни он сказать жене, что готов рассмотреть возможность переезда, она может и передумать. Большинство их друзей переехали из этого района, но многие еще остались. Когда он сдастся, она, возможно, откажется от этой идеи…
— Перемены пойдут нам на пользу, — сказала Бесс.
— У меня весь день перемены, — отозвался Эйб. Он домыл последнюю кастрюлю и потянулся за полотенцем, чтобы помочь Бесс вытереть то, что оставалось в сушилке. — Преступники занимаются тем, что все меняют. А мне нравится приходить домой, зная, что все по-прежнему, как всегда, ничего не изменилось.
— Мы еще поговорим об этом, — сказала Бесс. Она коснулась его щеки, он почувствовал сладкий запах от ее пальцев и подумал, что если она будет так упорно добиваться переезда, то в конце концов одержит победу. Оптимальная тактика для него — тактика проволочек.
В семь вечера они пришли в синагогу Мир Шавот на Калифорния-авеню, всего в четырех кварталах от их дома. Это было достаточно рано, чтобы занять хорошие места до начала субботней службы. Перед входом Бесс поправила кипу на кудрявых волосах Эйба. Она поздоровалась с Розенами, поднимавшимися по лестнице вслед за ними.
— Он рассказал тебе о своей подружке? — спросил Гершл Розен у Бесс, когда они проходили через двойные двери.
Гершл подмигивал, Гершл ухмылялся, Гершл, подумал Эйб, заслуживает, чтобы ему дали по веснушчатой шее.
— О которой из них?
— О латиноамериканке с Манхэттена, — ответил Гершл, жена которого смущенно смотрела на Бесс. — Прямо мексиканский вулкан. Приходила сегодня к Мэйшу, разыскивала Эйба.
На стенах коридора, ведущего в молельный зал, висели карандашные рисунки учеников еврейской школы, изображающие сцены из Библии. Лайза в детстве ходила в эту школу при синагоге. Ее рисунки, четкие, аккуратные, некогда тоже висели в этом коридоре. Интересно, подумал Эйб, куда все они подевались.
— Она — наш информатор, — сообщил Либерман. Он кивал на ходу знакомым, узнавая их среди паствы, численность которой сокращалась. Мимо них в сопровождении жены и матери прошел Резник из магазина скобяных товаров. Он помахал Эйбу рукой.
— Я не ревнива, — сказала Бесс, сжимая руку мужа. — Сара, у твоего мужа грязные мысли.
— Ты мне будешь рассказывать, — отозвалась Сара. Она покачала головой и втащила Гершла в синагогу.
— Эйб, — спросила Бесс с улыбкой, — ты что, загулял?