Ошибка Мефистофеля
Шрифт:
– Иван.
– Прекрасное имя! А меня - Рита. Вот и познакомились...
Через два дня они уже были приятелями, и Хаустов, сидя на знакомой лавочке, обиженно жаловался Рите:
– А знаете, вы правы! Честное слово, правы! Заездила она меня окончательно! Только и слышишь целый день: "Погуляй с ребёнком, постирай пелёнки"... До того замотался, что забыл не только, как меня зовут, поверите, метку свою в прачечной забывать стал.
– Не ценит вас жена,- покачала головой Рита.- Я просто удивляюсь, Ваня, как вы с вашим
...Хаустов колебался две недели. На пятнадцатый день он решился.
– Сегодня же объяснюсь с женой,- сказал он Рите,- и переезжаю к вам.
– Наконец-то, милый вы мой!
– обрадовалась Рита.Если б вы знали, как я давно этого ждала! Даже полы отциклевала...
– Ну, вот и прекрасно!
– с жаром воскликнул Иван Дмитриевич.- Спасибо вам, родная, за заботу. Ждите вечером моего звонка...
Полдня Хаустов готовился к разговору с женой. Ему не хотелось обижать её упреками.
"Всё-таки она неплохая женщина,- убеждал он себя,- и по-своему меня любит. Конечно, Рита красивее, да и моложе на полтора года, но ведь были же у нас с женой светлые минуты..."
Поэтому он не стал сразу огорошивать её, а, придя с прогулки, сначала вымыл руки и шею, надел чистую рубашку и уже потом вежливо, но твёрдо сказал:
– Мне надо поговорить с тобой, дорогая.
– Хорошо,- кивнула Маргарита.- Только сначала постирай, пожалуйста, пелёнки, а то они не успеют высохнуть к утру...
– Один раз могла бы постирать и ты,- мягко возразил Хаустов.- Ничего бы не случилось.
– Но ведь у меня защита на носу,- укоризненно заметила она.- А работы ещё непочатый край. Я даже кинопанораму вчера не смотрела - некогда. И потом, ты же знаешь, у меня аллергия к стиральному порошку. Но если тебе трудно...
– Да нет...- стушевался муж,- не трудно... Ну, ладно, сейчас я постираю, а потом мы поговорим.
– Хорошо,- согласилась она и, словно в безбрежное море, с головой погрузилась в диссертацию.
Иван Дмитриевич постирал пелёнки, развесил их на кухне и решительно сказал:
– Ну, вот. Теперь давай сядем и...
– Ты знаешь, Серёжа так сильно кашляет,- озабоченно перебила жена.- А у нас, по-моему, горчичники кончились. Ты не сходишь в аптеку? А я бы пока эту страницу переписала. Что-то мне не нравится, как получилось...
– После схожу,- буркнул Хаустов.- Давай сначала...
– Так аптека через полчаса закроется,- напомнила Маргарита.- А он так кашляет, боюсь, как бы осложнения не было.
Иван Дмитриевич вздохнул и отправился в аптеку...
Потом жена ставила сыну горчичники, а Хаустов чинил сломавшуюся коляску. Потом она варила сосиски, а он выбивал половики.
– Когда же мы наконец поговорим?
– хмуро поинтересовался Иван Дмитриевич.
– Обязательно поговорим,- сказала Маргарита.- Вот только дождёмся, когда Сережка уснёт. Ты его пока укачивай, а я постараюсь главу закончить. Мне немножко осталось...
Хаустов спел сыну все колыбельные песни, какие знал, погасил свет и, дожидаясь, пока освободится жена, принялся обдумывать предстоящий разговор.
"Значит... пожалуй, я скажу ей так... Я скажу ей: послушай, дорогая... Или нет! Дорогая - слишком ласково. Не надо её дезориентировать. Лучше - милая... Я скажу ей: послушай, милая, ты должна понять..."
В эту минуту проснулся сын и заплакал.
– Хватит, хватит,- одёрнул его Хаустов, покачивая кроватку.- Спать пора.
Ребёнок испуганно притих.
"Я скажу ей: ты должна понять... Нет, лучше так: ты умная, образованная женщина, ты должна понять..."
Сын вдруг заорал благим матом. Иван Дмитриевич зажёг свет, перепеленал его и, положив голову на край кровати, опять затянул колыбельную.
...Уже за полночь его растолкала Маргарита.
– Ваня, ты хотел со мной о чём-то поговорить?..
– Послушай...- пробормотал он,- дорогая... Нет, милая... Послушай, милая... ты умная, образованная женщина... Ты должна понять: спать охота... Давай лучше завтра...
– Как хочешь,- согласилась она.- Тогда ложись. А мне ещё надо поработать над статьёй.
Она поцеловала его в небритую щёку и ушла работать в другую комнату...
Так прошло две недели. В начале третьей, вечером, когда Маргарита, как обычно, сидела в библиотеке, а Хаустов одной рукой покачивал коляску с младенцем, а другой пытался поймать убегающее из кастрюли молоко, раздался телефонный звонок. Недовольный тем, что его оторвали от дела, он мокрыми руками снял трубку и рявкнул:
– Алло! Кто там ещё?!
– Это я,- раздался в трубке голос Риты.- Вы ещё не...
– Риточка!
– обрадовался он.- Как кстати вы позвонили! Вы не могли бы отнести нам бельё в прачечную, а то мне сейчас ужасно некогда...
Он понял, что сказал что-то не то, только когда она повесила трубку. Больше Иван Дмитриевич её не видел.
Последние полчаса старой эры...
К концу месяца к Хаустову пришёл Мефистофель, унылый и бледный, как курортник в первый день отпуска.
– Значит, Ваня, отказываешься от своей славы? скорбно поинтересовался он.
– От какой славы?
– не понял Хаустов.
– От той, что тебе по нашему договору положена,пояснил черт.- Ты войди в моё положение. Я тебя искушать должен любовью, славой и властью, так?
– А я откуда знаю?
– буркнул Иван Дмитриевич, вытаскивая ребёнку пальцы изо рта.
– Так, так,- подтвердил Мефистофель.- Уж ты поверь мне. У меня это обычная программа.
– Ну и что?
– А то, что ты к этой любви прилип, как муравей к повидлу, а больше ничем искушаться не хочешь!