Ошибка Одинокого Бизона (илл. А. Вальдмана)
Шрифт:
У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы придумали: сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю ногу второй козы между сухожилием и костью, затем сделали такой же надрез на передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободилась из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами животных — их было пять — и поволокли по склону.
Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире. Опасаясь снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я ступал осторожно, словно человек, идущий по тонкому льду,
— Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, — говорил он мне.
Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры с убитых коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу. Остальных мы положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над ними длинную палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее и запах отогнали хищников — львов, росомах, рысей, которые могли завладеть нашей добычей.
Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки, а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться через несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе остается свежим.
Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от холода, он побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы. В тот день мы не успели вытащить из западней горного льва и куницу.
Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла насквозь; пришлось ее снять и высушить у костра. Как приятно было растянуться на постели из еловых веток, смотреть на веселые языки пламени и отдыхать после тяжелого дня!
В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с коз, вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба залезли в этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы покинули лагерь черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы подбрасывать хворост в костер.
Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их осматривали и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей. Вооружившись ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была утомительная работа, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и гордились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились, растянутые на обручах, шкуры куниц, росомах, рысей, а в углу постепенно росла кипа ценных мехов.
Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося, снежный покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней мы питались козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По словам Питамакана, это была «не настоящая пища».
Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея у нас было много, но мы не знали, в чем его варить.
— Манданы делают горшки из земли, — сказал я однажды. — Быть может, и нам удастся сделать горшок, который не развалится.
Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную стену, и между двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины. Отломав несколько больших кусков — глина была, конечно, мерзлая, — мы отнесли их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им оттаять, а затем, добавив немного воды, стали разминать
Питамакан — искусный гончар — вылепил изящный горшок, наподобие тех, какие он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего горшка, то стенки его были толщиной в два с половиной сантиметра, и вмещал он не больше двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.
Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу. Питамакан налил воды больше, чем в первый раз, а я — гораздо меньше. Когда горшки были готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок Питамакана развалился, как и первый, а мой — с толстыми стенками, уродливый по форме, — казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону. Горшок был темнокрасного цвета; когда мы ударили по нему палкой, он зазвенел.
Но с одной стороны его тянулась трещина, и мы побоялись сдвинуть его с места. Трещину мы залепили глиной, налили в горшок воды, положили туда копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый огонь, вываривали их целый день. Изредка подливали мы воды в горшок и терпеливо ждали результатов. Вечером Питамакан окунул палочку в горшок и потрогал жидкость пальцами.
— Ай-и! — с восторгом воскликнул он. — Настоящий клей!
Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан облепил ими оба лука. На каждый лук пришлось по два сухожилия; то место посредине, где сходились их концы, Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа была окончена, мы положили луки в стороне от костра, чтобы они медленно сохли. Утром, выбравшись из мехового мешка, мы первым делом натянули тетивы, испытали оба лука и убедились, что они стали эластичнее. Наскоро поев козлятины, мы отправились на охоту: нам предстояло запастись мясом на зиму.
Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спускаются с высоких гор к большому озеру в стране племени плоскоголовых; следовательно, до весны мы их не увидим. Но североамериканские олени и лоси зимуют в горных долинах.
Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно осматривали заросли ивняка, попадавшегося на нашем пути. Мороз был трескучий. Рукавиц у нас еще не было, и мы засунули руки в рукава, а луки и стрелы держали под мышкой. Мерзли ноги, так как старые кроличьи шкурки, которыми мы их обертывали, облезли и протерлись.
Проходя вдоль реки, мы увидели выдру — она ловила рыбу в темной полынье. Растянувшись на льду, она потянула носом воздух, осмотрелась по сторонам и вдруг нырнула в воду. Через несколько секунд она выползла на лед, держа в зубах большую форель. Она тотчас же начала есть ее, а мы потихоньку ушли. Нас она не заметила. Выдры близоруки, но слух у них чуткий и обоняние развито сильно. Мы решили устроить неподалеку от этого места западню, если нам удастся поймать для приманки рыбу.
Отойдя на километр от нашей хижины, мы увидели тропу, тянувшуюся к зарослям ив и разветвлявшуюся на узкие тропинки. Она напоминала глубокую колею, врезанную в снег; по обеим сторонам ее высились сугробы. Этот ивняк служил зимним пастбищем для оленей: на многих деревцах веточки и кора были обглоданы. Кое-где виднелись большие углубления в снегу — здесь олени отдыхали и спали в то время, как один из них стоял на страже: горные львы охотятся на оленей, и стадо всегда выставляет сторожевого.