Ошибка творца
Шрифт:
Очнулся он от звонка в кармане. Тряхнув головой, как Раневская после купания, Андрей встал сначала на четвереньки, а потом сел, прислонившись спиной к гаражу. Голова раскалывалась.
– Где ты? – Машин голос в трубке был почти неузнаваем.
Андрей чуть отстранил трубку от уха – в нем звенело.
– Я же сказал, что задержусь на работе, – сказал он глухо и прокашлялся, одновременно пытаясь подвигать всеми частями тела – вроде ничего не сломано.
– Я звоню тебе уже в пятый раз! У меня какие-то плохие предчувствия, кошмары ночью. – Она вздохнула. – Прости. Веду себя как истеричка.
Андрей не без труда встал на ноги и, сдерживая стон, поднял голову. Ну, конечно. Парень просто залез на крышу и, оглядев
– А мы с Раневской доели все вчерашнее мясо с картошкой! Это у нас от нервов, – виновато добавила Маша, явно стыдясь своего испуга и «проверочных» звонков.
– Это у тебя от нервов, а у Раневской… – Андрей уже окончательно пришел в себя и с любопытством изучал совсем небольшой след от ребристого ботинка прямо на стене гаража – на уровне его лица. Размер не больше сорокового. – А у Раневской – от раздутого желудка.
Пожалуй, он правильно сделал, что не взял Камышова: тут орудовал профи, и высокого класса. Эдакий ниндзя – ходящий по стене, летающий с высоты. С одним уставшим ментом он справился без проблем, а с двумя мог применить оружие, и никому бы мало не показалось. Андрей тихо выругался.
– Что? – переспросила Маша.
– Приготовь мне яичницу с сосисками… – попросил жалобно Андрей.
– И с картошкой, и с помидорами, – пообещала ему Маша, и у Андрея потеплело на душе. «В конце концов, – сказал себе он, садясь в машину, – одно можно сказать точно: наемнику было бы много сподручнее убить тележурналиста здесь же, на традиционном месте встречи – за гаражами. А отсюда – следующий вопрос: полет с небоскреба Москва-Сити был местью за убитых во имя «Криминального часа» или Джорадзе умудрился натворить что-то еще?»
Бронислава
Бронислава не раз ловила себя на том, что вместо того, чтобы читать книжку, пялится в окно, на проплывающие мимо ряды елей и берез. Путь на работу занимал у нее без малого полтора часа, но Броню это не смущало. Ехала она навстречу всему многомиллионному потоку пассажиров: они – в центр из пригородов и окраин, а она из самого что ни на есть центра – в пригород. В метро было битком набито, но постепенно, ближе к конечной, народ рассасывался. А в пригородной электричке – вообще красота: пусто. Бронислава кидала сумку на сиденье напротив, с удовольствием вытягивала ноги и, опустив на колени, прикрытые юбкой в складку, книжку, неизменно, как к магниту, разворачивалась к окну. Эта игра светотени, проблески неба между вертикалями деревьев, дома – то добротные, краснокирпичные, то покосившиеся, в облупившейся краске, «олдскульные» – как называла их Броня. Кусочки чужой жизни – почтальон на старом кривоватом велосипеде, эдакий Печкин; заспанные детки, влекомые в остервенении матерями в детсад; покуривающие близ железнодорожного полотна прогульщики-подростки – все ей было интересно, все вызывало тихую, ровную радость. Ибо она ехала на работу, любимую работу, и впереди ей еще предстоял целый день, «открытий полный». А от платформы и до самого института оставалось пешком максимум минут десять. Можно было, конечно, дождаться смешно пыхтящего львовского автобусика, но за исключением зимних морозных дней Броня предпочитала пройти эти десять минут своим ходом. Во-первых, свежий воздух. Во-вторых, физкультура и – какое-никакое – похудение. Ну а в-третьих (и, наверное, самых важных – хотя Броня вряд ли бы себе в этом призналась), она чувствовала что-то сродни религиозному экстазу, когда за рядом покосившихся домов и сараев, за почти прозрачной березовой рощей вдруг появлялась футуристическая, будто крыло инопланетного корабля, крыша института. Это появление было таким неожиданным, что вызывало у приезжих изрядный шок, а местные лишь небрежно поводили плечом: чё такого-то? Это ведь этот, ну как его? Генный институт. Уж года два как построили. Япошка какой-то проектировал. Но пока стоит, ага.
Но Броня знала, что и «япошка» – знаменитый на весь мир архитектор, построивший посреди расейского равнинного пейзажа это диво, и все работники института, и его руководитель Борис Шварц, чьей научной ассистенткой она являлась, – все было волшебством. А сам Шварц не талант, а просто гений, и находиться рядом с ним на каждодневной основе являлось для нее, и это Бронислава отлично понимала, огромной жизненной удачей. Самым большим подарком судьбы. Она подошла к высокой ограде, окружающей институт, показала пропуск двум охранникам. Ворота открылись, и Броня, чуть ли не танцуя от переполнявшей ее радости, зашла во внутренний двор: немного правее и ниже – въезд на подземную парковку, а прямо перед ней – ровнехонький газон, как на поле для гольфа, пересеченный лишь дорожкой из желтого кирпича, идя по которой Броня чувствовала себя девочкой Элли, подходящей к своему Изумрудному городу.
– Привет, красавица, – распахнул перед ней галантно дверь Коля: смесь вахтера с секьюрити.
– Доброе утро. – Бронислава на ходу разматывала легкий шелковый шарф, который дед заставил ее надеть сегодня утром.
– Как провела выходные, не скучала? – подмигнул ей Коля глазом-щелочкой. Броня уже давно отметила в генах этого белобрысого голубоглазого верзилы наличие монгольских кровей: высокие скулы, раскосые глаза и ноги… Она опустила глаза вниз и вздохнула: ох… Эти испорченные на десятки поколений вперед после татарского нашествия кривые ноги вечных наездников. Понимает ли он, что его айкью так же отличается от ее, как мозг мушки-дрозофилы от… Она не успела придумать достойного сравнения, как Николай выдал очередной перл: – Зря не согласилась поехать на шашлычки. Отлично посидели.
«Не понимает», – кивнула себе Бронислава, а вслух сказала, вежливо улыбнувшись:
– Как-нибудь в следующий раз.
Она поднялась на третий этаж, прошла по белоснежному, как в научно-фантастических фильмах, коридору со сводчатым потолком, надела белоснежный же халат, ни на секунду не задержавшись у зеркала в раздевалке. Ей пора было готовить кофе для Шварца.
Ровно в 9:30 кофе стоял на столе в его кабинете, где из окна открывался вид на лес и еще дальше – на железнодорожную станцию. Бронислава ждала, когда в ворота въедет джип, привезенный Борисом Леонидовичем еще из Штатов. «Облезлый, но настоящий!» – говорил о нем с гордостью директор института, когда пару раз подбрасывал Броню до станции.
В дверь аккуратно постучали. Броня обернулась и улыбнулась, увидев человека, стоящего на пороге, а у того сердце зашлось от этой улыбки.
– Здравствуйте, Евгений Антонович. – Бронислава не могла не отметить, что верхняя пуговица рубашки замдира висит на одной нитке, да и сама рубашка – даже те пять сантиметров, что торчали из-под воротника халата, явно плохо выглажена. Она вздохнула: ее дед хоть и жил бобылем последние тридцать лет после смерти бабки, а рубашки носил всегда идеально выглаженными. А этот… Просто какая-то пародия на убежденного холостяка. Предложить ему пришить пуговицу или…
– Зря вы Боре уже кофе сварили, – кивнул он на чашку белого фарфора, стоящую на черном идеально чистом столе. – Остынет.
– Не остынет. Борис Леонидович никогда не опаздывает. – «Нет, – решила Бронислава. – Не буду предлагать. Пусть наймет себе домработницу – зарплата позволяет». Впрочем, дело тут было не в зарплате – вон Шварцу тоже зарплата многое позволяла, однако Бронислава без малейших сомнений взялась бы пришивать ему пуговицу. Потому что Шварц был – небожитель. А Калужкин – нет. И, к слову, у Шварца никогда не было проблем с неглажеными рубашками, хотя вряд ли ему их гладит дочь Надя.