Ошибка творца
Шрифт:
– Чаю? – Михаил Николаевич приподнял с конфорки потемневший чайник. Но Андрей сразу достал свои записи.
– Нет, спасибо. Я буквально на десять минут.
Михаил Николаевич расстроенно поставил чайник на место и сел, вздохнув, напротив Андрея.
– Я вам еще в день убийства хотел рассказать, да постеснялся, – начал он и замолчал.
– Зря постеснялись. – Андрей ободряюще улыбнулся. – Это, наверное, по поводу застрявшей машины? – Савинков опешил, а Андрей улыбнулся: знай наших. – Не стесняйтесь. Рассказывайте!
Савинков все ж таки стушевался, пожал плечами:
– Да что тут рассказывать-то? Темно было хоть глаз выколи. Дождь стеной. Я уж спать лечь собирался, вдруг вижу – фары автомобильные. Машина мимо проехала. Ну, думаю,
– Она?
– Ну да. Девчоночка, молоденькая совсем.
Андрей поднял на него глаза от записей: залитый кровью дом Шварца не ассоциировался у него с молоденькой девчоночкой.
– Она была одна?
– Нет, конечно. Я, значит, к машине как вышел, его увидел – тоже совсем зеленый, в плаще, стоит, дрожит под дождем, капли с носа падают, в грязи по колено. Помогите, мол, подтолкнуть.
– И вы помогли, – подытожил Андрей.
– А что ж? Поднатужились вдвоем и вытолкали. Я давно соседей подговариваю жалобу написать на наше дачное хозяйство – это ж не дороги, а…
– А какая была машина, заметили?
– Ну. «Жигуль». «Девятка». Белая. Или светло-серая – сложно было разобрать в темноте-то.
– А номера? Не запомнили, конечно?
– Почему ж не запомнил? – оскорбился пенсионер. – Пока толкал, и запомнил. Погодьте.
И он потянулся к подносу на холодильнике, где лежали очки, лекарства и записная книжка.
– Вот. – И он протянул страничку Андрею.
Андрей переписал номер и посмотрел на старика с сомнением:
– Михаил Николаевич, а вы все номера записываете?
– Почему все? – Старик оскорбленно поглядел поверх очков на Андрея. – Только подозрительные.
– Эта пара показалась вам подозрительной? – удивился Андрей. Он-то про себя уже решил, что незадачливые застрявшие влюбленные к его убийству отношения, увы, не имеют – кровавый, застрявший в грязи рядом с местом преступления маньяк – это сюжет для карикатуры или для юмористической зарисовки. Плюс мнительный пенсионер, записывающий номера в свою шпионскую запискую книжку…
– Показалась! – Савинков весомо кивнул, и Андрей внутренне сморщился, как от кислого, – точно, еще один «санитар леса». – Не она, конечно, – эта пигалица просто испугана была сильно. А вот юноша… Понимаете, он был в прорезиненном плаще, ну, это-то понятно – дождь стеной. А вот резиновые перчатки, как, знаете, у уборщиц – зачем, скажите на милость, ему резиновые перчатки? Под дождем рук не намочить?
Андрей задумчиво кивнул. А старик с трудом сдержал торжествующее хмыканье. Он хотел еще кое-что добавить. Кое-что о том, что ему привиделось в леске напротив, когда он помогал вытаскивать «девятку» из грязи. Но решил промолчать: жалко было портить впечатление, произведенное на капитана с Петровки. Зачем выставлять себя старым маразматиком?
Она пришла с Запада, а не с Севера, его Королева. С Запада приходит все плохое, так говорит телевизор, вечно включенный у бабки, с Запада веет ветер-духовей, там песок, там камни, люди-камни, люди с каменными сердцами. Бессмысленно их убивать, затупишь ножи, пульки отскочат, как резиновые. Можно переехать на машине, на большой машине – маленькая не раздавит, нет. Никто их не видит, каменных, а Королева – видит. Она все видит, все замечает, говорит ему – молчи, никто не должен знать, и он молчит. А сам знает. Все боятся Королеву, не подходят, и немудрено – она может взглядом растопить, как мороженое, фруктовое, в шуршащей обертке, растечешься по полу – не собрать. А он подошел, он влюбился, а кто б не влюбился? И она не прогнала, не растопила, не побила, не убила, пожалела, прижала к себе, сказала – будем вместе. Но ты должен помочь мне, ты маленький, а на самом деле – сильный. Потихоньку-полегоньку, шажочек за шажочком, станешь мне королем, не бобром, не бобылем, добром мне ответишь – озолочу, привечу. Только надо уничтожить каменного волшебным мечом-кладенцом, и все, много раз ударить, он проникает в мясо, как в масло, вот и все. И все. Я стану свободна, будем жить-поживать, жить-поживать. Чу! Звонок. Он знает, по кабелю бежит, бежит к нему голос его Королевы, он бросается на телефон, как ястреб, как ящер.
– Алло!
– Привет. Ну как?
– Все хорошо, моя Королева.
– Не называй меня Королевой.
– Ладно, моя Королева.
– О господи… – Помолчала. Он затаил дыхание. По проводам ангел пролетел. – Все получилось?
– Все, как ты хотела.
– И архив?
– И архив. Он очень кричал.
– Я не хочу об этом знать. Больше не звони мне. Я сама тебя наберу. Жди.
– Я жду, моя Королева.
«Пи-пи-пи» в трубке. Он свернулся клубком и приготовился ждать. Ждать хоть вечность, пока она растает.
Отрывок из зеленой тетради
Калифорния – кузница красивых загорелых тел – лидировала по количеству стерилизованных. Большей частью пострадали женщины. Стерилизации запросто могли подвергнуться дамы, которых считали «сексуально озабоченными». Прекрасный способ мести для обиженных мужчин, не правда ли? А женская судьба ломалась навсегда. Но, конечно, вовсе не Штаты стали образцово-показательной страной по созданию здоровой высшей нации. Колесо истории повернулось, идеи Гальтона упали и дали неожиданные по силе и размаху всходы в одной не совсем здоровой голове. Очередной парадокс в этой полной парадоксов истории в том, что двоюродная сестра этого человека страдала шизофренией, а брак родителей был кровосмесительным – мать, Клара, приходилась отцу племянницей. Да и сам отец нашего героя родился от внебрачной связи. Вдобавок роман родителей начался при живой жене: Клара поначалу была служанкой в доме (привет вам, Каллилаки!). Сам же герой бродяжничал, страдал проблемами социальной адаптации, истероидностью и параноидальной психопатией. По критериям отбора того же Гальтона он никогда бы не смог стать гражданином евгенистического государства. И тем не менее именно он предпринял серьезнейшую попытку такое государство создать.
Бронислава
Броня растерянно разглядывала свои пальцы. Вчера их проверяли на «вшивость». Подозревали в том, что они отпечатались в доме у Шварца. Дорого бы она дала, чтобы там были следы ее пребывания. Она чувствовала отсутствие Шварца в своей жизни, как чувствуют отсутствие света. Было не то что темно, но серо. Холодно в белоснежном, столь любимом ею институте, этой дизайнерской шкатулке для научных прорывов. Больше не хотелось генерировать идеи: не хотелось даже подходить к своим измученным мутируемым мышам-монстрам, не хотелось работать. Раньше она торопилась побыстрее провести опыты, проанализировать результат, чтобы прибежать с этими результатами – к нему, поговорить с ним, услышать, как он задумчиво насвистывает, барабаня тонкими музыкальными пальцами по столешнице, чтобы, наконец, улыбнуться своей особой улыбкой, мгновенно освещающей все некрасивое лицо с резкими чертами: «Молодец, Бронислава, – опора бронесостава!» Она ненавидела, когда он ее так называл, но терпела – куда деться?
В первый же день работы, едва узнав ее имя, он спросил, абсолютно по-мальчишески, любопытствующе сощурясь:
– В школе дразнили небось?
Ошарашенная Броня могла только кивнуть. А он потер торжествующе руками:
– Ну и какое прозвище дали?
Броня, помнится, сглотнула, с трудом удержавшись, чтобы не обвести повторным взглядом шварцевский кабинет – как она вообще туда попала? У нее ведь собеседование? В новом престижном Институте генетики, с научным светилом, чьи статьи она изучала с придыханием с карандашом в руке. Она пришла на встречу с гением, а он спрашивает, как ее обзывали в школе?!