Ошибка
Шрифт:
Включив дальний свет, я съехал с обочины.
Ночной лес казался непроезжим. Дороги практически не было – или она успела еще подтаять со вчерашнего дня? На моем джипе – как и на всех американских машинах, рассчитанных на использование в цивилизованной стране, где даже вдоль пустынных шоссе горят фонари – стояли отвратительнейшие слабые фары с пластмассовыми стеклами. Которые были пригодны лишь для езды по вечернему городу среди огней. Другие люди, купив подобную машину, обычно сразу же меняли фары на какие-нибудь европейские, мощные и из настоящего стекла. Пока у меня была жизнь и возможность, я не удосужился этого сделать, ведь мы с Анечкой не ездили глухими местами по ночам. Потом стало просто не до этого.
Лишь сейчас въехав в злой, отторгающий меня лес, я по-настоящему пожалел о том. Проклятые американские фары практически ничего не освещали, выхватывая из мрака лишь отдельные деревья. Дороги не было видно впереди, мне приходилось ее чувствовать.
По моему телу лил тяжелый пот; в машине было жарко, но я не мог выключить печку, поскольку без нее сразу же запотевали стекла. Я вообще не мог оторваться от руля, хотя всю жизнь привык водить машину одной лишь левой рукой – сейчас я гнал довольно быстро и крутил скользкую баранку двумя руками, как таксист, резко кидая машину то вправо, то влево. Так обычно, насколько я себе представлял, ездили гонщики на ралли. Только там правил пилот, а рядом сидел штурман, держащий на коленях размеченную до метра карту трассы и кричащий водителю в ухо о предстоящих поворотах, ямах, скользких местах и прочих опасностях. Я был один, без штурмана и без карты и мог рассчитывать лишь на себя, предугадывая то, что ожидало меня на следующем метре пути и пытаясь увернуться от протаявшей ямы или разъезженного снежного овражка. Я ни разу не выдернул пониженной передачи и вообще не сбавлял скорости, боясь остановиться: мой джип только назывался джипом, на самом деле это была всего лишь городская машина повышенной проходимости, на которой даже не предусматривалась возможность установить лебедку. И если бы я застрял, сев на мосты, то шансов выехать самостоятельно у меня не осталось. Тогда… Тогда бы мне пришлось бросить машину и, возможно, даже поджечь ее, не имея уже других способов незаметно избавиться от улик, и дальше добираться пешком. Хотя пешком, даже поймав попутку на шоссе, я бы уже не успел добраться к нужному времени в проклятый Медногорск.
Я старался не думать о такой опасности, подстерегавшей за каждым изгибом. Я просто мчался вперед, зная, что должен проехать, как должен был убить Хаканова и остаться при этом непойманным. Я летел быстро, как по нормальной дороге, чувствуя, что лишь при таком режиме действительно смогу одолеть этот чертов лес. Торможение означало гибель. Как в довоенном фильме забытого мною названия, где молодой командир отстаивал теорию, что очень быстро можно даже на танке проехать где угодно. И несколько раз продемонстрировал это на практике. Пока на одном с виду крепком мосту танк случайно не заглох – и тут же обрушился в реку, увлекая за собой деревянные обломки. Я представил себе, что еду сейчас не на раскачивающейся, ревущей машине, а именно на танке, который при необходимости можно направить прямо в лес – и ломать и подминать под себя деревья, вынуждавшие меня делать петли, и рваться к шоссе просто по прямой…
– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!! – кричали яростные валькирии в пороховом дыму Вагнеровской музыки.
И подхватив меня на крылья, несли вперед. Вперед, вперед, только вперед…
Я почти удивился, когда за очередным поворотом лес мгновенно поредел и кончился и впереди – высоко-высоко, как мне показалось – вспыхнула оранжевая цепочка фонарей аэропортовской трассы, по которой спокойно, без всяких хлопот, сновали туда и сюда обычные машины…
Разогнавшись на последних метрах, я с ревом одолел кювет и, на секунду увидев сплошную черноту неба, протыканную редкими злыми звездами – машина страшно вздыбилась, натужно карабкаясь обратно на крутую обочину – оказался на твердой земле. Я не смог удержаться, выбрался из салона, спустился вниз и нахватав чистого снега, остудил пылающее лицо.
Мне сразу сделалось легко и почти спокойно.
Теперь оставалось проехать в том же темпе тридцать километров до Медногорска – мерзкого городишки, в котором, тем не менее, нашлась отвечающая моим планам гостиница с телефонами в номерах. Дорога, конечно, предстояла нелегкая, но все-таки она не шла в сравнение с той лесной тропой, которую я только что прочесал.
Внимательно оглянувшись в поисках спрятавшихся где-нибудь в угольной тени серебряных нашивок, и не увидев опасности, я броском пересек шоссе и съехал на второстепенную дорогу, ведущую к первой из нужных мне деревень.
Сейчас я гнал даже быстрее, чем по настоящему шоссе, где днем и ночью можно напороться на радарную засаду. Деревни мелькали одна за другой. Они спали, лишь иногда вслед моей одинокой машине несся запоздалый собачий лай. Кое-где, не удовлетворяясь укороченным путем, я срезал углы по полям и даже по огородам – рискуя влететь в заснеженную яму, но все-таки интуитивно чувствуя, куда можно ехать, а куда нельзя.
Временами я притормаживал у дорожных указателей, включал свет в салоне и доставал бумажку, на которую вчера выписал с карты точный маршрут трассы. Все было верно, и сверялся я лишь для собственного успокоения. В котором в общем-то не слишком нуждался.
Поскольку единственным моим природным – и так и не востребованным жизнью – талантом была исключительная, звериная, прямо-таки волчья способность к ориентации. Причем на любой местности и в любое время. Если я проходил путь однажды, то всегда мог повторить его откуда угодно. А в абсолютно незнакомом месте практически не плутал, сразу находя нужное направление.
И сейчас волчья звезда уверенно вела меня к цели.
– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!!
Буйноволосые и полногрудые девы, дочери бога Вотана, со свистом рассекали ночное небо. Оставляя в нем недобро светящиеся следы, спускались к земле, подбирали павших воинов, чтоб забрать их и унести в мир вечного блаженства, в Валгаллу, рунический рай нибелунгов…
Под эту музыку в самом деле можно было лететь… Недаром Герман Геринг, главнокомандующий военно-воздушных сил у Гитлера, сделал ее официальным маршем своей дальней бомбардировочной авиации.
Подумав о толстом Германе, я тут же вспомнил жирную тушу Хаканова, лежащую сейчас в собственной крови на снегу возле своего дома. Вот уж этого мертвеца валькирии точно не заберут ни в какую Валгаллу. Потому что он не павший воин, а мерзкий ублюдок, которого стоило уничтожить еще давным-давно. Причем не двумя выстрелами в спину и одним контрольным в основание черепа – его следовало живым сунуть под танк и медленно, методично размесить гусеницами в кровавую кашу…
Это следовало сделать давно, тогда…
Нет, хватит изводить себя угрызениями о непоправимом прошлом. – вдруг подумал я. Его уже не изменить, сейчас надо думать вперед. А не назад…
Широкое снежное поле, по которому полукругом шел уже почти несуществующий зимник, означало фактический конец пути. После него, я знал, оставалось меньше пяти километров до въезда в Медногорск; причем такого же тайного, в обход местного КПМ. Я поехал медленнее, всматриваясь в обступивший поле лес. И не пропустил чуть заметную, едва проложенную колею, свернул на нее. К поляне, входящей в мои планы.
Аккуратно втянувшись туда, я осторожно развернул машину носом на выезд, заглушил двигатель, погасил свет и вышел наружу.
В воздухе витала мерзкая вонь, лучше карты говорившая о том, что окруженный химкомбинатами Медногорск совсем рядом.
Над лесом поднялась ущербная луна, и в ее мертвом свете я видел запримеченную вчера кучу полусожженного мусора. Быстро, но не торопясь, я вытащил несколько припасенных картонных ящиков, поверх разложил свою старую куртку со следами крови, брюки, вязаную шапку, перчатки, остатки пластикового глушителя и даже саму дорожную сумку… Все, что находилось со мной в момент преступления и теперь должно было исчезнуть навсегда.