Осиная фабрика
Шрифт:
Останки кролика приземлились далеко у меня за спиной. Я нашел их, ориентируясь по запаху паленого. Это была голова с куском хребта и ребрами и примерно с половиной шкуры. Скрипнув зубами, я подобрал останки за горячий кончик хребта и, вернувшись к откосу, закинул на середину Угодий.
Ласково пригревали косые лучи желтого солнца, ветерок разносил зловоние горелого мяса и паленой травы, дымили норы и трупики, серые и черные, сладковато пах вытекающий из оставленного Огнемета бензин, а я стоял и дышал полной грудью.
Остатками бензина я облил погибшую рогатку, добавил к ней пустую пластиковую бутылку от Огнемета, поджег и уселся, скрестив ноги, на песок, к самому костру. Я смотрел на пламя с наветренной стороны до тех пор, пока от рогатки не осталась только обугленная железная
Огонь всюду потух – трава была молодая и слишком сочная. Да мне-то что – хоть гори оно все синим пламенем. Я подумал, не подпалить ли кусты дрока, но каждую весну они покрывались такими веселыми цветочками, да и пахли в свежем виде лучше, чем сожженные, – так что не стал. На сегодня ущерба хватит, решил я. Рогатка была отмщена, самец – или то, что он символизировал, возможно его дух – смешан с грязью, получил суровый урок, и чувствовал я себя просто великолепно. Если с винтовкой все в порядке, если песок не забился в прицел или еще куда-нибудь, где трудно вычистить, то, можно сказать, оно того стоило. Покупку новой рогатки мой Оборонный Бюджет выдержит, правда, с арбалетом придется неделю-другую подождать.
Я упаковал Вещмешок, наслаждаясь чувством удовлетворения, и устало побрел домой. На ходу я обдумывал происшедшее, прикидывал, что, зачем и почему и какой можно из всего этого извлечь урок, какие разглядеть знаки.
По пути я наткнулся на кролика, который, как мне казалось, улизнул. Тот лежал у самой воды – почерневший и неестественно скрючившийся, с укором уставив на меня остекленелый взгляд.
Я спихнул его в речку.
Другого моего покойного дядю звали Хармсуорт Стоув, но он не был моим родным дядей, поскольку происходил из семьи матери Эрика. У него была какая-то фирма в Белфасте, и Эрик с трех до восьми лет жил у них. Хармсуорт покончил с собой при помощи электродрели и сверла диаметром четверть дюйма. Он просверлил себе дырку в виске и, обнаружив, что еще жив, хотя боль была довольно сильная, доехал до ближайшей больницы, где вскоре и умер. На самом деле к его смерти я тоже в каком-то смысле причастен, поскольку он взялся за дрель менее чем через год после того, как Стоувы потеряли своего единственного ребенка, Эсмерельду. Они не знали – да, собственно, и никто не знал, – что Эсмерельда одна из моих жертв.
Вечером я лежал в постели, ждал возвращения отца или телефонного звонка и размышлял о происшедшем. Может, злобный самец забрел на Угодья откуда-нибудь со стороны в надежде установить свои порядки, подмять под себя аборигенов, но пал в поединке с высшим существом, на порядок превосходящим его разумение.
Но в любом случае это явный Знак, тут никаких сомнений. Весь эпизод был исполнен глубочайшего смысла, осталось его расшифровать. Не исключено, что моя машинальная реакция как-то связана с огнем, который предсказала Фабрика, но в глубине души я догадывался, что не все так просто и что продолжение следует. Смысл – во всем, не только в поразительной свирепости самца, но и в моей яростной, почти безотчетной реакции и в судьбе невинных кроликов, на которых обрушилась вся тяжесть моего гнева.
Вдобавок это означало взгляд в прошлое, не только в будущее. Первое мое убийство тоже было связано со смертью кроликов, и тоже от огня – и не просто от огня, а от огнемета, практически идентичного тому, который стал сегодня орудием моей мести. Это уж слишком – слишком в точку, чересчур идеально.
Я не поспевал за событиями, ничего не мог предвидеть. Еще чуть-чуть, и я полностью утрачу контроль над ситуацией. Кроличьи Угодья – казалось бы, раздолье для охотников – продемонстрировали, что это вполне возможно.
От меньшего к большему – закономерность железная, а Фабрика научила меня отыскивать закономерности и не перечить им.
В первый раз я убил в отместку за то, что мой кузен Блайт Колдхейм сделал с кроликами, нашими с Эриком. Эрик и соорудил Огнемет и оставил его в бывшем велосипедном сарае (теперь это мой сарай), когда кузен, гостивший у нас с родителями, решил, что здорово будет заехать на Эриковом велосипеде в жидкую грязь на южной оконечности острова. Что он и сделал, пока мы с Эриком запускали змеев. Потом он вернулся к сараю и залил в Огнемет бензин. Устроился в садике за домом так, чтобы от веранды (где сидели его родители и наш папа) его заслоняло развешанное на веревке белье, запалил горелку и обдал пламенем обе клетки – заживо сжег всех наших длинноухих красавцев.
Особенно расстроился Эрик. Он ревел, как девчонка. Мне хотелось прикончить Блайта на месте: порки, которую устроил ему папин брат Джеймс, было, в моих глазах, явно недостаточно – за то, что Блайт вытворил с Эриком, с моим-то братом! Эрик был безутешен и особенно казнился из-за того, что своими же руками изготовил агрегат, сыгравший столь роковую роль. Он всегда был немного сентиментален, всегда чувствительнее, чем я, всегда умнее; до того несчастного случая все были уверены, что Эрик далеко пойдет. Так или иначе, Блайт фактически положил начало Уголку Черепов, устроенному на склоне большой старой частично перекопанной дюны за домом. Именно там мы хоронили наших домашних животных – начиная с сожженных кроликов. Правда, еще до них там обосновался Старый Сол – но то было разовое захоронение.
Я никому, даже Эрику, ни словом не обмолвился о том, что задумал сделать с Блайтом. Даже в тогдашней моей ребячливости, в нежном пятилетнем возрасте, я был умнее большинства сверстников, кричавших в лицо родителям и приятелям, что ненавидят их и что лучше бы они умерли. Я держал язык за зубами.
Когда Блайт приехал к нам на следующий год, он стал еще невыносимее – перед тем он попал под машину, и ему отрезали левую ногу выше колена. (Мальчик, которого он брал на «слабо», погиб.) Десятилетний Блайт очень переживал потерю ноги – каково ему было, при его-то гиперактивности! Он делал вид, будто этот мерзкий розовый пристяжной придаток не существует, не имеет с ним, Блайтом, ничего общего. Худо-бедно он умудрялся ездить на велосипеде, любил бороться и играть в футбол (как правило, за вратаря). Мне было только шесть лет, и хотя Блайт знал, что в раннем детстве со мной произошел какой-то несчастный случай, в его глазах я был куда здоровее, чем он. Ему очень нравилось задирать меня, бороться со мной, молотить меня кулаками и пинать. Примерно с неделю я убедительно притворялся, будто в восторге от всего этого жеребячества, а сам тем временем ломал голову, что бы мне такого сделать с нашим кузеном.
Другой мой брат, Пол, был тогда еще жив. Мы втроем – я, Пол и Эрик – должны были развлекать Блайта, и мы честно старались. Показывали ему все наши любимые места, давали поиграть нашими игрушками, придумывали новые развлечения и т. д. Иногда нам с Эриком приходилось его удерживать, скажем, когда он хотел бросить маленького Пола в речку, чтобы проверить, поплывет или нет, или когда хотел свалить дерево на рельсы, по которым ходил поезд из Портенейля, но, как правило, мы все-таки ладили на удивление мирно, хотя мне было больно видеть, что Эрик, ровесник Блайта, явно его боится.
Итак, в один очень жаркий и комариный день, когда с моря дул легкий бриз, мы все валялись на лужайке к югу от дома. Пол и Блайт уснули, Эрик подложил руки под голову и дремотно щурился в небосклон. Отстегнутый пустотелый пластмассовый протез Блайта лежал в стороне на траве. Я подождал, когда Эрик тоже заснет; наконец его глаза медленно закрылись, голова склонилась набок. Тогда я поднялся и пошел гулять. Добрел до Бункера. Я и не предполагал, какую роль он сыграет в моей жизни, но даже тогда его сумрак и прохлада сулили уют. Старый бетонный дот, построенный перед самой войной, торчал из песка, словно большой серый зуб; там должна была стоять пушка, ее сектор обстрела перекрывал узкий залив. Я зашел в Бункер и обнаружил змею. Это была гадюка. Заметил я ее не сразу – слишком долго возился со старым гнилым столбом от забора: высовывал то в одну бойницу, то в другую и палил по воображаемым кораблям. Только когда настрелялся и пошел в угол отлить, я бросил взгляд в другой угол, где валялись пустые бутылки и ржавые консервные банки, и увидел зигзагообразный узор спящей змеи.