Осиновый крест урядника Жигина
Шрифт:
Дошло до Комлева, что урядник над ним шутки шутит, вздохнул с облегчением и совсем уже крепким, повеселевшим голосом попросил:
– Ты бы кипяточком еще раз побаловал, я, глядишь, и вовсе воспряну. А что касаемо приказа… Рановато начальство его придумало, подождали бы до тепла, когда птички запоют – вот тогда в самый раз.
– Ишь ты, хитрый Митрий, до тепла… Тогда уж и березовой кашей [8] накормить… Не желаете?
– Нет, каши не надо, мне бы кипяточку! Яви такую милость, урядник…
8
Кормить березовой кашей – наказывать розгами.
– Ладно,
– Погоди, урядник, не гони, дай сначала кипяточку хлебнуть… Все поведаю, ничего не утаю…
И вот что поведал Комлев, когда осушил еще один котелок и окончательно пришел в себя.
Выскочил он из Елбани, не веря внезапно свалившемуся счастью, будто оно само в шапку упало, взлетел на пригорок за селом, оглянулся на короткое мгновенье, увидел высоко в небе черные лохмы дыма от горящего стога и раскрутил над головой конец вожжей; нахлестывал коня и гикал во все горло, ощущая в груди сладкое щекотание – воля! Что пожелаешь, то и твори: хоть пой, хоть плачь, хоть вплавь, хоть вскачь – никакая ограда тебя не держит. Гнал бедного коня, не давая ему передышки, и даже сам не понимал – куда гонит. Лишь бы подальше от Елбани и от урядника – к самому черту согласен был на рога сесть.
Только вечером и остановился, когда стемнело. Съехал с тракта подальше в ельник и перевел дух, упав в изнеможении на дно кошевки. А когда отдышался, задумался – в какую сторону ехать завтра, когда рассветет?
Но придумать ничего не смог и решил, что утро вечера мудренее. Свернулся клубочком и уснул.
Утром, так ничего и не придумав, выехал на тракт и потянулся, прижимаясь ближе к обочинам, за большим обозом, стараясь держаться от него на расстоянии. Ехали. И вдруг последняя подвода, замыкавшая обоз, замедлила ход, сани накренились, веревка лопнула и груз, мешки с мукой, посыпался в снег. Оказалось, что розвальни треснули. Останавливаться и стоять в отдалении Комлев не стал, чтобы подозрения не вызвать, подъехал к подводе и принялся помогать – в общей работе, знал он по опыту, люди ближе становятся. И не ошибся, никто его ни в чем не заподозрил, а из разговоров, которые вели между собой возчики, понял, что очень они опасаются: темный народишко в последнее время стал крепко шалить; хорошо, что еще повезло и не на Парфеновские прииски довелось ехать, там дорога – из рук вон, а разбойные людишки едва ли не под каждой елкой сидят. Слушал Комлев, запоминал, а когда сани исправили, у него и решение само собой испеклось – сворачивать надо с тракта на дорогу, которая к приискам ведет, найти тот темный народишко, о котором возчики говорили, да и прибиться к нему. Куда еще деваться беглому каторжнику?
Так и сделал.
Скоро уже ехал в сторону приисков, озирался по сторонам и уверен был, ни капли не сомневаясь, что нужных ему людей он обязательно отыщет.
Отыскал.
Да только встреча получилось совсем не такая, как ему думалось и представлялось, а иная – шиворот-навыророт. Выскочили наперерез четверо бродяг, выдернули его из кошевки, верхнюю одежонку содрали и бросили замерзать на пустой дороге. Кричал Комлев, леденея от страха, что он сам беглый и желал бы к ним присоединиться, но бродяги в ответ только ржали, как стоялые жеребцы, и ни одного слова не сказали в ответ на его истошные вопли. Завалились в кошевку всем скопом и укатили, выкинув ему, как отступное, непонятную тряпку, истасканную донельзя. Вот и пришлось Комлеву рвать эту тряпку на ленточки, обкладывать себя еловыми ветками и привязывать их, чтобы не свалились. Всю ночь брел он по дороге, боясь остановиться, а под утро учуял запах дыма и вышел, уже готовый Богу душу отдать, на костер Жигина.
– Ты не думай, урядник, я не совсем пропащий, – заканчивая свой недолгий рассказ, говорил Комлев, – я тебе до конца жизни благодарный буду и отслужу, если понадобится. Не скотина какая, добро помню…
Поднялся с лапника, поддернул тулуп и поклонился.
До чего же крепкая жила натянута была в худом и длинном теле Комлева!
Не иначе как железная.
Хоть бы чихнул один раз или кашлянул, хоть бы малую соплю из ноздрей выронил – ничуть не бывало! Завернутый в тулуп, подпоясанный веревкой, которую выдал ему Жигин, он время от времени соскакивал с кошевки, бежал, согреваясь, вровень с конем, и пар от него пыхал и отлетал в сторону гуще, чем от жеребца. Пробежавшись, плюхался на свое место в задок кошевки и приговаривал, каждый раз чего-нибудь новенькое:
– Курда-бурда, ваки-аки, на шишиге сеновал! Баба мужу кукиш кажет – съешь, родимый, пирожок! Белы снеги выпадали, голы девки выбегали! Привет-салфет вашей милости!
Жигин только дивился, глядя на своего неожиданного попутчика и слушая его неиссякаемую тарабарщину.
К вечеру они добрались до Первого Парфеновского прииска. Поднялись на горку и увидели сверху лежавший в распадке прииск: низкие, будто приплюснутые, длинные и серые строения, отдельные избенки, поставленные без всякого порядка, и дальше, на берегу речки, черные закопченные баньки. Жизнь в зимнее время на прииске затихала, потому что основная добыча шла летом, на речке Черной, поэтому все поселение выглядело пустым, словно вымершим.
Контора прииска стояла на самом въезде. Единственное здесь здание в два этажа с причудливой башенкой на крыше и с небольшой площадкой для обзора. Снег до конторы был расчищен едва ли не до самой земли – хоть на боку катись, и по сравнению с убойной дорогой короткий отрезок, в четверть версты, показался настоящей благодатью. Конь от такой радости сам побежал рысью, даже подстегивать не понадобилось.
– Сиди здесь, не рыпайся, и ни с кем не разговаривай, притворись, что немой, даже рот не открывай. И смотри у меня! – Жигин строго погрозил пальцем Комлеву, выбрался из кошевки и направился в контору, по дороге поправляя ремень, портупею и придерживая шашку, чтобы она не болталась и не била по ноге.
Управляющий прииском, горный инженер Савочкин, принял урядника радушно и по-домашнему, так как знакомы они были не первый год. Велел подать чаю, приказал, чтобы подготовили хорошую и чистую квартиру для постоя, предлагал даже истопить баню, но Жигин отказался. И от чая, и от бани:
– Благодарствую, господин Савочкин, да только лишние хлопоты не нужны. Я лучше завтра загляну, а сегодня еще с Земляницыным переговорить требуется…
– Коли так, не смею задерживать. А Земляницына сейчас разыщут.
Для наблюдения за порядком на прииске несли службу несколько стражников, а командовал ими отставной фельдфебель Земляницын – человек угрюмый, неразговорчивый и себе на уме. К редким приездам Жигина он всегда относился настороженно, будто ожидал от урядника подвоха, и не упускал случая намекнуть, что здесь, на прииске, он сам себе хозяин, за все отвечает собственной головой и в ревизорах не нуждается. Жигин с ним никогда не спорил, а намеки пропускал мимо ушей, прекрасно зная причину ершистости Земляницына. Хотя и должен был тот вместе со своими стражниками подчиняться становому приставу, а заодно и исправнику, на самом деле истинным командиром был для него Савочкин, а если взять выше – хозяин прииска, Павел Лаврентьевич Парфенов. Жалованье Земляницын и его стражники получал не из казны, а из рук хозяина, который, как известно, барин: что скажет, то и выполняй, если не желаешь без копейки на пропитание остаться.
Нашли Земляницына скоро. Он подошел, чуть запыхавшись, подал широкую и крепкую, как из дерева, ладонь, спросил:
– Как добрался, Илья Григорьич?
– Да, слава богу, добрался. Дорога до вас, сам знаешь…
– Это уж точно, по нашей дороге только чертям скакать. Пойдем на квартиру определяться?
– На квартиру успеем. В кошевке у меня одна личность сидит. Надо ее одеть и под замок куда-нибудь посадить, ну, и покормить чем найдется. И коня бы поставить…
– Да все сделаем, Илья Григорьич, не беспокойся.