Осиновый крест урядника Жигина
Шрифт:
Не прошло и получаса, как Комлев был одет, посажен в подвал конторы, под надежный амбарный замок, кошевка прибрана под навес, а конь поставлен в конюшню. Земляницын повел Жигина на квартиру и по дороге, издалека, завел разговор, пытаясь выяснить: по какой причине урядник на прииск приехал? Для отчетности и для порядку или иная причина имеется, и касается ли эта причина его самого, Земляницына? Отвечал Жигин, как ему казалось, просто и буднично:
– Да какая причина, обыкновенная. Беглого каторжного упустил недавно, пристав мне хвоста накрутил, вот я и полетел сломя голову. А беглый, который под замком
И поведал в подробностях всю историю, приключившуюся с Комлевым. Слушая его, Земляницын фыркал по-кошачьи, это означало, что он смеется, но глаза оставались настороженными. «Плохой я, видно, мастак тень на плетень наводить, – подумал Жигин. – Ну, и ладно, пусть поерзает, чтобы служба медом не казалась. А я свое дело делать буду, мне от этого дела никакого отступа быть не может!» Вслух же сказал:
– Давненько я у вас не бывал. Какие новости случились?
– Новостей особых нет, скучно живем, разве что иногда подерутся, так это случай привычный… Вот и пришли, заходи, Илья Григорьич.
Крепкий, видимо, недавно срубленный домик стоял недалеко от берега речки, на взгорке; перед домиком был огорожен жердями палисадник, и даже имелась низкая калитка, которую по-хозяйски распахнул Земляницын. Калитке и палисаднику Жигин удивился – не было раньше на прииске такой моды, ничего лишнего здесь со дня основания не городили, беспокоясь лишь о малом, чтобы тепло имелось да крыша не протекала. Богатства из земли доставали немыслимые, а бедность и неприбранность вокруг царили такие, будто собралась в одном месте лишь голь перекатная. Да, порядки и нравы тут имелись свои, давно заведенные, и переиначивать их никто не собирался. Поэтому и удивился Жигин.
Поднялись на крылечко с маленькими перильцами, миновали сени, и на стук в двери отозвался женский голос:
– Заходите, не заперто!
Зашли, следом за ними, обгоняя, закатился морозный клубок и растворился в тепле на ярких, цветных половиках. Статная молодая хозяйка месила тесто, и руки ее, голые до локтей, были измазаны в муке.
– Принимай, Катерина, постояльца. Урядник Илья Григорьевич Жигин, прошу любить и жаловать.
– Милости просим, – отозвалась хозяйка, – раздевайтесь, в горницу проходите. Я хлеб только в печь поставлю и на стол соберу.
– Да нет, я проходить не буду, – отказался Земляницын, – мне еще кое-куда заглянуть надобно. Отдыхай, утречком забегу за тобой, тогда и поговорим. А теперь, как говорится, до свиданья, и приятных снов.
Дверь за Земляницыным, впустив еще один белый клубок, захлопнулась, на улице едва различимо скрипнула калитка, и Катерина еще раз пригласила:
– Да вы проходите, проходите, Илья Григорьевич, намерзлись, наверное, за дорогу-то, грейтесь. У меня тепло, печку только что истопила.
Жигин разделся, взял с собой кобуру с револьвером, шашку и прошел в горницу. Сел на широкую деревянную лавку, откинул голову к стене и с наслаждением вытянул ноги – притомился он все-таки за последние дни. Спал мало, накоротке, и сейчас, оказавшись в чистой и уютной горнице, где все было обихожено старательными женскими руками и где каждая вещичка, даже цветная занавеска на окне, источала покой, едва удержался, чтобы не уснуть. Резко встал, прошелся по горнице. Передернул
– Про Столбова забудь! И про Губатова забудь! Таких фамилий ты отродясь не слышал. И людей этих, соответственно, в глаза не видел. Еще раз повторить? Или сразу запомнишь?
– Не дурнее прочих, запомним.
– Вот и замечательно. А теперь запоминай дальше. Стоит перед тобой, собственной персоной, в натуральном виде и обличии, Егор Исаевич Расторгуев, представитель Общества «Сибирский мукомол», и едет он на Первый Парфеновский прииск по личному приглашению тамошнего управляющего Савочкина, чтобы заключить договор на поставку муки. Тебя этот самый Расторгуев нанял для поездки как известного своей лихостью извозчика и обещал хорошо заплатить. Больше ты ничего не знаешь, и Расторгуева никогда раньше не видел. Запомнил? Повтори.
Извозчик, который совсем недавно подвез молодых людей, Столбова и Губатова, к Сибирскому торговому банку, а увез только одного Столбова, сидел сейчас на низкой и шаткой табуретке, смотрел снизу вверх узкими чалдонскими глазами, и взгляд его был совершенно бесстрастным, даже равнодушным. Повторять услышанное он не стал, дернул плечом и спросил:
– Деньги когда будут?
Столбов, назвавший себя Егором Исаевичем Расторгуевым, подошел к нему ближе, наклонился, заглядывая в лицо, и неожиданно рассмеялся:
– А ты, братец, оказывается, жадный! Что, разбогатеть не терпится? Ты потерпи… Вот съездим, и тогда полный расчет. Ночь еще здесь переночуем, а рано утром – в дорогу. Теперь повтори.
Извозчик смотрел не смаргивая, прежним бесстрастным взглядом. Молчал. Затем неторопливо поднялся, ударил ладонью о ладонь, будто невидимую пыль стряхивал, и в глазах у него мелькнула злая искра:
– Егор Исаевич Расторгуев, из «Сибирского мукомола», едет к Савочкину на прииск о продаже муки договариваться… Заплатить хорошо обещал, – извозчик помолчал и добавил: – да боюсь, как бы не обманул, шибко долго жданками кормит!
– Молодец! Но последнее, я думаю, говорить никому не надо.
– А я не кому-то, я тебе говорю, Егор Исаевич, чтобы не запамятовал.
– Еще раз молодец! Но беспокоиться обо мне не нужно, память у меня хорошая. А теперь, как говорится, займемся сборами в дальнюю дорогу.
– Я пойду коня напою да сена дам. Мне собраться – только подпоясаться.
Извозчик, не оглядываясь, вышел на улицу, взял вилы под навесом и принялся распечатывать небольшой стог, стоявший в углу ограды. Сбил с него толстую снежную шапку, вывернул большой пахучий пласт и отнес в конюшню, где возле яслей уже дожидался конь, посверкивая в полутьме ярким карим глазом. Сено с шорохом легло в ясли, конь ткнулся в него губами, всхрапнул и мотнул головой, раскидывая гриву. Глаз вспыхивал, будто фонарь.