Осиротевшие берега
Шрифт:
Ночевать остались на берегу ручья и отлично отоспались под его говорок.
Утром, рассматривая карту, Смирнов рассуждал:
– Интересно, почему это мыс называется Монастырский? Название намекает, что он относился к владению Печенгского монастыря. А может, там постройки монастырские были? Опять же, обрати внимание, мыс Монастырский, а губа за ним Корабельная и три Корабельных ручья. Видно, подходящее для жизни место было. Неторопливо пробираемся по скалам к Монастырскому мысу. Со стороны берега Мотовский залив кажется тихим и невозмутимым.
– Не
Монастырский мыс и губа Корабельная выглядят так, будто только что сошли с картины талантливого художника. Среди скал, подкрашенных зеленью трав и сединой ягеля, золотым мазком смотрится песчаная береговая полоса. На пути то и дело встречаются каменные кладки, свидетельствующие о хозяйственной деятельности человека.
На прибрежной террасе стоят осиротевшие постройки. По рассказам рыбачинских старожилов в конце пятидесятых годов двадцатого столетия в губе был построен то ли маяк, то ли станция контроля за движением судов в Мотовском заливе. Вскоре после постройки выяснилось, что произошла ошибочка и объект никому не нужен. Финал: все побито, разграблено, захламлено. Смирнов вздыхает:
– Что с нами стало? Почему такое отношение к труду, к земле? Ну не нужно это военным. Взяли бы и передали рыбакам. Жили бы, себе и другим пользу приносили. Так нет же, все надо превратить в хлам. Ай, да что я говорю, тут целые поселки - под корень. Ох, нет хозяина у землицы. Нет!
Удовлетворив любопытство, мы направляемся из губы Корабельной на мыс Гордецкий.
В 1942 году этот мыс увидел с моря командующий Северным оборонительным районом Северного флота генерал-лейтенант Кабанов. В своем дневнике он записал: "На вершине одной из скал торчит черный деревянный крест-веха, похожий на памятник погибшим морякам. Он стоит на мысу Городецком".
Мыс Городецкий - самая южная точка полуострова. Каменным исполином поднимается он из морской пучины на высоту 238 метров. Скалы темные, неприветливые. Обойти бы их по тропе, но соблазн найти то, что осталось от креста, велик, и мы лезем наверх. Вот он - самый краешек Рыбачьего. У ног - обрыв, а за спиной, насколько глаз хватает, холмы да сопки. Игрушечным кажется кораблик, выходящий из Ура-губы.
Без труда находим место расположения креста. Оно обозначено каменным гурием высотой метра в полтора. (Гурий - пирамида, выложенная из камня, как правило, на вершине сопки.
– Авт.). В центре - остатки дерева. То, что сохранилось от креста, лежит на камне в виде полуистлевших деревянных плах. Бережно все осматриваем, ищем надписи.
– Есть!
– радостно восклицает Володя. На седом дереве сквозь замшу лишайника еле просматриваются цифры "1705" и две буквы: "..Г..И..." Все. Больше мы, как ни старались, ничего понять не смогли. Предположим, что крест был установлен в 1705 году. Кем? В честь чего? Это останется вечной загадкой.
В 1942 году кресту было 237 лет. Лазанье по скалам измотало основательно, и мы заспешили к еще одним развалинам Рыбачьего, на мыс Шарапов. В пути Владимир меня просвещал:
– Вот не помню, с какого уж языка Шарапов переводится как "Разбойный мыс". И ты смотри, какое место! Темные скалы, ущелья... Тут и без
– Авт.) и ждут, высматривают добычу...
За разговором не заметили, как дошли до мыса. В довоенные годы здесь стоял пост наблюдения и связи Северного флота. В годы войны пост усилили, и он исправно служил делу защиты Заполярья до победы.
Точно неизвестно, когда поступила команда "законсервировать" пост, зато мы знаем, что за ней последовало. Хорошо обустроенный объект с жилыми домами, дизельной станцией и рубленой из брусьев баней закрыли, повесили на строения замки. И опять пришлось удивляться.
– Ты посмотри: даль несусветная, дорог нет. Кто же стекла в домах поколотил?
– спрашивает Смирнов.
– Ненависть у нас какая-то к стеклам.
Мы разбили палатку у бани и, сидя у костерка, долго наблюдали, как одеваются в темное одеяние берега Мотовского залива. В наступившей темноте мигали навигационные огни, им вторил маяк у входа в Кольский залив. Шумело море.
Писатель и краевед В. Смирнов (слева), старожил Рыбачьего капитан Ю. Корнюшенков (в центре), фотограф Б. Вирин. Полуостров Средний. 1980 г.
Проснулись мы, едва заалел рассвет. Выбрались из палатки и рты разинули от удивления... В губе плескался человек. Он нырял в набегавшую волну, отплывал от берега, затем ложился на воду и ждал, когда его вновь выбросит на песчаную отмель.
На берегу лежали аккуратно сложенная одежда и гитара. Мы с Владимиром покрутили головами - вокруг никого не было. Кто же он, таинственный пловец? Как попал в этот дальний край, в закрытую пограничную зону?
– Давай спрячемся и понаблюдаем, - предложил я.
– Да он нас уже видел. Сюда нельзя приплыть морем. Значит, топал мимо нашей палатки. Кто же это может быть?
Смирнов стал терзать свою бороду.
Признаться, за все годы скитаний по полуостровам я впервые увидел человека, который с таким удовольствием купается в Баренцевом море.
– Давай чай соображать, - предложил Владимир, - пловец намается, чай как раз нужен будет.
Не успели мы вскипятить воду, как человек вышел на берег, подхватил гитару, одежду и стал подниматься к нам. И тут Смирнов бросился к нему со словами:
– Боря! Черт водяной! Вот уж не ожидал тебя увидеть! Знакомься, Миша, это Борис Нивин, подающий надежды поэт. Борь, да как ты здесь оказался?
– От пограничников узнал, что вы идете берегом. У меня выходной на маяке, вот и решил встретить. Заодно посидим у костерка, я соскучился по людям.
Борис присел к костру, достал из рюкзака литровую фляжку:
– Вот, собственного изготовления. На золотом корне настояна. Я-то в последнее время не очень, но с вами за встречу, да еще в таком месте, с удовольствием!