Оскал дракона

Лоу Роберт

Я закрыл глаза, ожидая от старика вспышку ярости, но ошибся, на его лице ничего не отразилось, я не заметил какого-либо недовольства или гнева.

— Он из орды Булчу, — произнес Ютос, и старик расправил плечи, услышав это имя. — Последний из Семерых.

— Булчу, — повторил старик и заговорил на своем языке, он говорил нараспев низким голосом, медленно и торжественно, словно рассказывал сагу, и хотя мы не понимали ни слова, все были зачарованы этим рассказом.

Казалось, что знаменитый скальд рассказывает о великане Имире, чей череп образовал свод мира, или о Муспельхейме,

одновременно горящем и замерзающем, или об Одине и богах Асгарда. Но рассказ старика не был старинной сагой, это был рассказ о его собственной жизни, и он неторопливо излагал историю густым рокочущим басом, озвучивая воспоминания, а Ютос начал переводить, предоставив нам пищу для размышлений.

Старик рассказывал о Лехфельде, битве на реке Лех, случившейся двадцатью годами ранее, когда мадьяры, в жилах которых еще текла горячая кровь Аттилы, явились, чтобы отнять у Оттона Великого, отца нынешнего императора Оттона Рыжего, земли и богатства. Он с теплотой в голосе вспоминал о кланах, о цветах, в которые они одевались, и о бесчисленных развевающихся стягах, принадлежавших их главным вождям — Лелю, Шуру и Булчу.

Он бормотал и хлопал в ладоши, подражая звукам рогов, барабанов и медных дисков, в которые они били, завывая, показывая врагу бесстрашие, отвагу и жажду сражаться. Он поднялся на ноги и изобразил, как скакал на лошади, отклонившись назад, как все они скакали в атаку — более двадцати тысяч.

Я кое-что слышал об этой битве. В конце концов легкая конница мадьяр, всадники в меховых шапках, вооруженные луками и саблями, были разбиты железным строем саксов. Мадьяры отчаянно бросались на них как герои, но почти всех их перебили, осталась лишь кучка выживших, и среди них мадьярские вожди.

Ютос сидел, мрачный как темная скала, в его глазах бликами сверкнула черная водная гладь, когда его отец разом осунулся. Кто-то поднес старику воды, он пил, и вода стекала ручейками по его глубоким шрамам.

— Саксы отрезали уши и носы всем выжившим и отпустили семерых обратно, к нашему верховному вождю Таксони, — безучастно добавил Ютос. — Они повесили Леля и Булчу на башне в Регенсбурге. Шур вернулся, он был одним из семерых, но его убили, посчитав виновником трагедии, потому что он вел свой род не от Арпада. Последние выжившие воины все же удостоились почестей за храбрость, и в их числе мой отец, а сейчас он последний оставшийся в живых. С тех пор мадьяры осели на своей земле и ненавидят саксов.

— Хейя! — в восторге произнес Оспак, его ирландская душа была глубоко взволнована такой замечательной историей, и старик кивнул ему в знак признательности.

— Так что теперь мы путешествуем по Янтарному пути и торгуем, — продолжал Ютос. — Теперь нас стало больше. Все мужчины клана, с которым мой отец ускакал в ту битву, полегли, но постепенно мы становимся все сильнее. Однажды мы окрепнем и вернём долг саксам.

Я смотрел на старика, на его молочно-белое в сумерках лицо, он сидел осунувшийся, усталый, в кольце из сорока повозок, внутри которого расположились мужчины, женщины, дети и лошади. Я вспомнил о Гестеринге, и понял, что мы не так уж и далеки друг от друга — мадьяры и северяне.

Подвели лошадей, и я велел Оспаку оставаться с мазурской девочкой. Ютос с непроницаемым лицом вскочил на коня и ничего не сказал, когда я взбирался на свою лошадь. Нас окружили полдюжины мадьяр с луками, в остроконечных шлемах с носовыми пластинами. Бокени поднялся и кивнул сыну, который обернулся к нему. Затем старик направился к своему фургону, мне показалось, что они обменялись какими-то словами.

Мы молча скакали весь остаток вечера. Я пытался сосредоточиться на управлении лошадью, оказавшейся злобным существом, раздувающим ноздри, а не той низкорослой и длинногривой лошаденкой со спокойным нравом, к которым я привык. Через некоторое время Ютос поравнялся со мной, мы поскакали колено к колену, затем он откашлялся с похожим на раскат грома звуком. Ну вот, сейчас начнется, подумал я.

— Многое происходит на берегах Одры в это время года, — начал он низким, ровным голосом. — Особенно сейчас, когда идут такие обильные дожди.

Я молчал, чувствуя, как живот сжимается и переворачивается словно труп овцы в реке. Вдобавок приходилось уделять много внимания лошади.

— Недавно мы прошли мимо одного небольшого поселения, которое посещали до этого не раз, — продолжал он, — и в этот раз оно было сожжено, а все жители убиты. Все. Дети. Собаки. Скотина.

Он потряс головой, словно прогоняя воспоминания, а я сглотнул горечь, напоминающую мне о тех постыдных событиях.

— Сейчас повсюду рыщут вооруженные отряды, — добавил он. — Поляне. И у них много людей, — несколько сотен. Я не видел такие силы, с тех пор как они прошли по этой дороге на север, на войну против поморян.

— Я слышал, что поляне подчиняют себе другие племена, — сказал я, просто чтобы не молчать, хотя новость о сотнях полян, рыскающих по правому берегу Одры взбодрила меня, как холодный нож в кишках. Поляне явно всполошились не из-за несчастной сорбской деревушки.

Я оказался прав, и следующая фраза Ютоса подтвердила мою догадку.

— Они ищут мазурскую девочку и отряд северян, — сказал он прямо, и я взглянул ему в глаза.

Вот значит, в чём дело, правда открылась. Я ждал, что произойдет дальше, напрягшись, словно натянутая тетива.

— Ты разделил с нами хлеб и соль, — продолжал Ютос медленно, осторожно, будто пробираясь через болото. — Это означает, что мы не причиним вреда ни тебе, ни твоему отряду. Отец великодушнее меня и поэтому попытался купить у тебя мазурскую девочку и таким образом спасти тебе жизнь; я убеждал его, что это слишком опасно и принесет слишком много хлопот, но он настаивал.

Я чувствовал, что он не лжет, и был одновременно удивлен и пристыжен своими мыслями, я размышлял, что их сложные понятия о гостеприимстве оказались выше страха перед отрядом вооруженных головорезов из Обетного Братства. Затем я подумал, что они скорее пожалели нас, ведь мы и так скоро все погибнем, и это наводило на мрачные мысли.

— Тогда мы купим у вас еду и припасы и уйдем, — ответил я, — прежде чем вы пожалеете о своем гостеприимстве.

Ютос перекинул ногу через луку седла, и я позавидовал изяществу, с которым он это сделал.