Оскал дракона
Шрифт:
Итак, мы были уже так близко, что я вдыхал запах костров и печей Вранкефорда. Тот день начался под небесным сводом цвета молочного серебра, влажный воздух ощущался кожей, побратимы тянули, падали и тяжело дышали, у них почти не оставалось сил, даже на то, чтобы переставлять тяжелые, негнущиеся ноги.
Ганнлифр, наш лучший копьеносец, упал на колени и заплакал, он не мог больше идти, у него не осталось сил. Осникен из Седерманнланда упал ничком с громким всплеском, и если бы Мурроу не помог ему подняться, он бы захлебнулся.
— Орм... — начал Тролласкег, но не было нужды слушать, что, по его мнению, стоит предпринять, мой ответный взгляд был резче пощечины, и он замолчал, щелкнув зубами.
— Тяните, мать вашу, — взревел Финн, заметив выражение моего лица, — тащитесь вперед, вонючки.
Черноглазая внезапно оказалась рядом, и я почувствовал ее руку на плече, но когда повернулся к ней, она выглядела, как резная деревянная статуэтка — смотрела на реку, а затем подняла взгляд на еще далекую, но неумолимо приближающуюся стену из черных туч, и ее глаза вдруг расширились от ужаса. Как говорили потом некоторые, она наколдовала ту грозу.
Воздух стал плотным, скрученным, словно железные прутья, из которых кузнец выковывает меч. Ветер усиливался, завывая все громче, поднимая по реке рябь, а потом тьма опустилась на нас, словно стая воронов.
Началась буря, из быстро надвигающейся тьмы раздался рокочущий хохот Тора, он ударил молотом, высекая бело-синие искры, мощнейший раскат грома расколол воздух, будто кто-то ударил по ушам кулаком. Побратимы пригнулись, веревка провисла, коснулась воды и задрожала, а затем мачта выгнулась и зазвенела, словно струна арфы.
— Она сломается, — вскрикнул Тролласкег, но ветер подхватил его слова и унес, к счастью для Яна Эльфа, который начал забираться на дрожащую мачту, чтобы наблюдать за рекой, дождь заливал ему глаза.
Ян оказался наверху со скоростью выхваченного из ножен меча. Сквозь плотные стены дождя я увидел вспышку молнии, похожую на ветвистое дерево; небо как будто разломилось на части, я поднял голову, чтобы взглянуть на мчащуюся по небу колесницу Рыжебородого, запряженную парой козлов.
Но вместо этого увидел Яна Эльфа, он по-кошачьи вцепился в качающуюся мачту, его лицо мелькало бледным пятном в темноте, он что-то неистово выкрикивал, но ветер уносил слова. Он указывал на что-то впереди, за носовой фигурой, и я увидел наконец, как огромное дерево, раскинувшее корни, словно богиня змей, несется прямо на нас, будто невероятных размеров баран с рогами из скрученных древесных корней.
От удара носовая фигура вскинулась вверх, тянущие веревку побратимы повалились назад, веревка стала выскальзывать из их рук, сдирая кожу. Я обернулся и успел подумать, что вся наша борьба, все усилия теперь висели на тонкой, ускользающей мокрой веревке, которую команда изо всех сил старалась удержать, и вот ее конец скользнул в воду, веревка резко отскочила, щелкнув по мачте, Оспак, оказавшийся на ее пути, вскрикнул и полетел за борт.
Драккар, стиснутый, словно в яростной схватке, накренился; деревянная обшивка с треском раскололась, люди метались с воплями, которых никто не слышал. Корабль круто поднялся, как жеребец, вставший на дыбы в поединке, и завалился на борт. Весла и сундуки поехали в сторону, Черноглазая пронеслась мимо, я раскинул руки, пытаясь ее поймать.
Речной поток накрыл меня с головой, схватил и потащил куда-то, я закружился в водовороте, и поднимающиеся изо рта серебристые пузыри окутали меня, словно стая птиц.
Я успел увидеть их, они блестели, словно жемчужины, и последняя мысль мелькнула в голове — Одину придется побороться с Эгиром за мою жизнь, обещанную Одноглазому.
А затем опустилась тьма.
Луна светила ярким глазом, ухнула сова, звук разнесся эхом далеко вокруг. Со стороны недалеких угольно-черных холмов раздался крик какого-то животного, высокий и тонкий, в нем сквозила тоска одиночества. Вуокко сидел рядом со мной на плоской черной скале, бережно сжимая барабан.
— У меня это получилось, потому что сейчас Вальпургиева ночь, — произнес он, — когда завеса между мирами совсем тонкая.
Эта ночь наступает в канун мая, когда начинается Великий гон, а Эймутур, одинокий месяц, замедляет стремительный бег. Мне так захотелось очутиться дома...
— Грядут потери, — сказал Вуокко. — Еще более тяжелые. Скоро Один примет жертву.
Я хотел оказаться дома, более чем когда либо, хотел что-то спросить у Морского финна, который, как я знал, может путешествовать между мирами, он наверняка видел мою смерть, и я хотел передать с ним весточку, произнести последние слова о любви и дружбе. Но как только я открыл рот, он ударил в барабан и продолжал бить, и этот грохот наполнил все вокруг, а он все стучал и стучал…
Кровь стучала в ушах, каждый вздох отдавался болью в груди, меня стошнило; глотка горела огнем, нос пульсировал болью. В горле чувствовался железный привкус крови. Оспак пристально смотрел на меня, пока не убедился, что я очнулся, перестал надавливать мне на грудь, затем поднялся на ноги, я услышал хруст его коленей.
— Дурная привычка, — произнес он, — вытаскивать человека из воды, когда он почти утонул.
Черноглазая, словно сердитая мокрая кошка, хмуро взглянула сначала на него, а затем и на меня.
— Что же, постараюсь больше не тонуть, — сумел прохрипеть я в ответ, он рассмеялся и получил пощечину от Черноглазой, когда протянул грязную руку к моему носу.
— Похоже, твой нос проклят, — сказал он и слегка наклонил голову. — Он выглядит прямо, это если я смотрю отсюда. Но все же еще больше скривился.
Если я и испытывал боль, то это беспокоило меня меньше, чем мысли о случившимся. Я подумал, что Оспак погиб, свалившись за борт, и я сказал ему об этом, пока Черноглазая суетилась рядом.
— Я тоже так думал, когда пошел ко дну, — произнес он мрачно и показал мне черно-синюю рану на плече. — Веревка сначала чуть меня не убила, а потом спасла.
— Тогда тебя следует поблагодарить дважды, за то, что вытащил и меня.
Он усмехнулся.
— Не меня. Девчонку.
Я взглянул на нее, и девушка улыбнулась.
— Я сам хотел тебя спасти, — сказал я, и она уставилась на меня черными блестящими глазами.
Мне пришло в голову, что мы остались в живых только втроем. Мы насквозь провоняли черной болотной грязью, сидя на пропитанной влагой земле, перед нами стеной поднимался тростник, словно вздыбленная щетина на кабаньей морде.