Оскал гориллы
Шрифт:
– А в чем заключались проблемы? – спросил Мейсон.
Фэллон развел толстыми короткими руками:
– Я и сам этим озадачен, мистер Мейсон. Не могу вам сказать ничего определенного, Я просто не знаю.
– Она ни с кем не делилась своими переживаниями?
– Делилась, мистер Мейсон. Она делилась ими со мной, а я, к несчастью, не отнесся к этому достаточно серьезно. Мне казалось, что это всего лишь обычные женские разговоры, навеянные минутой уныния. Она говорила мне, что порой не в силах выносить груз возложенной на нее огромной ответственности,
– О какой ответственности шла речь?
– Она не сказала мне, мистер Мейсон. К сожалению, я вынужден признать, что не сумел приободрить девушку. Я... Но в конце концов, к чему теперь об этом. Все уже в прошлом, и ничего нельзя изменить. Не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Я, собственно, вот по какому поводу: сегодня утром я с удивлением прочел в газете, что вы купили личные вещи Элен. Я даже понятия не имел, что они где-то хранятся. Как ее ближайший родственник...
– По-моему, вы сказали, что приходитесь ей довольно дальним родственником?
– Относительно дальним, мистер Мейсон. То есть я имею в виду, что наше родство действительно довольно дальнее, но поскольку более близких родственников нет, то я могу считать себя ближайшим. Звучит это не слишком складно, но я абсолютно уверен, что вы меня прекрасно понимаете.
– Едва ли я могу разделить ваш оптимизм, – сказал Мейсон. – Однако какое у вас ко мне, собственно, дело?
– Но это же совершенно ясно, мистер Мейсон! Естественно, мне хотелось бы получить личные вещи несчастной Элен, на память о моей бедной крошке. Я прекрасно понимаю, что вы стали торговаться на аукционе только чтобы оказать услугу вашему приятелю, судебному исполнителю, и в результате были вынуждены купить вещи, не представляющие для вас никакой ценности. Вы уплатили, насколько мне известно, пять долларов. – Мистер Фэллон вскочил на ноги, вытащил из кармана хрустящую пятидолларовую бумажку и протянул ее Мейсону. Поскольку тот даже не шевельнулся, чтобы ее взять, Фэллон в некоторой растерянности повернулся к Делле Стрит и сказал: – Я полагаю, что именно на вас возложены обязанности по ведению финансовых расчетов, мисс Стрит?
Делла Стрит вопросительно взглянула на Мейсона.
Адвокат незаметно покачал головой.
Фэллон продолжал стоять с пятидолларовой купюрой в руке, переводя взгляд с Мейсона на Деллу Стрит, и на лице его было написано недоумение от полученного недвусмысленного отказа.
– Но я, откровенно говоря, не понимаю, – промолвил он. – Может быть, я выразился недостаточно понятно?
– Я купил пакет, – ответил Мейсон. – В нем было несколько тетрадей ее дневники, альбом с фотографиями и некоторые другие вещи. Я полагаю, что не зря потратил пять долларов.
– Дневники, мистер Мейсон?
– Вот именно, – ответил Мейсон, не сводя глаз с посетителя, – и довольно пространные дневники.
– Но, дорогой мой мистер Мейсон, они, конечно же, не могут представлять для вас никакого интереса, и я уверен, что вы, извините за выражение, не собираетесь совать нос в секреты погибшей девушки.
– А почему бы и нет? – спросил Мейсон.
– Почему бы и нет? – переспросил шокированный таким ответом Фэллон. Почему? О боже мой, мистер Мейсон, то есть как – почему?.. Вы, разумеется, шутите!
– И не думаю даже, – сказал Мейсон. – Мне ведь удается добыть себе средства к существованию только потому, что я немного разбираюсь в законах и немного в человеческой природе. Мне приходится выступать перед Судом Присяжных. Я занимаюсь перекрестным допросом свидетелей. Я просто обязан знать о человеческой природе немного больше, чем средний человек.
– Да, да, да. Я понимаю, мистер Мейсон. Это, конечно, само собой разумеется.
– Нельзя научиться понимать человеческую природу, – сказал Мейсон, если слушать только то, что вам говорят.
– В самом деле? – удивился Фэллон.
– Да, – кивнул Мейсон. – Ведь люди всегда стараются представить себя в самом выгодном свете. Чтобы изучить человеческую природу, нужно наблюдать за людьми, когда они об этом не догадываются; нужно слушать их разговоры, когда они не знают, что их подслушивают; нужно копаться в их мыслях, если вы уверены, что мысли подлинные. Нужно изучать людей, когда их души обнажены от страдания.
– Честное слово, мистер Мейсон, вы меня просто поражаете.
– Взять, к примеру, вас, – продолжил Мейсон. – Абсолютно ничего нельзя узнать ни о вас, ни о ваших мыслях, ни о мотивах, приведших вас сюда, ни о том, что вам на самом деле нужно, если слушать только то, что вы мне говорите.
– Я... мистер Мейсон... Вы что, обвиняете меня в лицемерии?
– Позвольте задать вам вопрос, – сказал Мейсон. – Вы рассказали мне всю правду?
– Ну конечно же! Да, да, разумеется, всю!
– И дневники нужны вам только по чисто сентиментальным мотивам?
– Ну да, совершенно верно.
– В таком случае, – сказал Мейсон, – я должен сообщить вам, что мне они нужны для дела. Они помогают мне лучше понять человеческую природу. Так что давайте на этом закончим нашу беседу, мистер Фэллон, и разойдемся, не испытывая друг к другу неприязненных чувств.
– Но я, честно говоря, не понял, мистер Мейсон.
– Я постарался вам объяснить.
– Может быть, вы хотите сказать, что эти вещи представляют для вас более существенную ценность в денежном выражении?
– Совершенно верно.
– О, – произнес Фэллон, лучезарно улыбаясь, – в таком случае я полностью готов учесть ваши интересы. Я полагал, поскольку обращаюсь к вам как джентльмен к джентльмену, что компенсации в размере пяти долларов будет вполне достаточно, но раз вопрос упирается в финансовую сторону дела...
– Отнюдь, – сказал Мейсон, – просто выяснилось, что я не желаю расставаться с вещами, приобретенными мною в собственность.
– О, я понимаю, но если речь идет исключительно о финансовой стороне проблемы, о конкретной сумме, то я, мистер Мейсон, готов подойти к рассмотрению этого вопроса с принципиально иных позиций.