Оскар и Розовая Дама и другие истории (сборник)
Шрифт:
Я выждал несколько секунд, приходя в себя после падения и размышляя о том, как меня угораздило напороться на истеричного блюстителя порядка, а затем спокойно шепнул полицейскому:
– Отпустите меня.
– Ты выбросил коробки, там!
– Нет.
– Да. Ты выбросил коробки! Я видел!
– Докажите.
– Я полицейский, – заявил он. – И поверят мне.
– Еще бы, как не поверить типу с морковными волосами! Японцу, который хочет сойти за шведа, а выглядит, будто сошел с экрана сбрендившего телика. Прежде чем давать свидетельские показания,
Ну вот, я не сдержался; все, что я наговорил, только ухудшило мое положение и усилило хватку полицейского: чем больше я его оскорблял и унижал, тем сильнее он давил на меня.
– Тебе точно стоит приглушить звук, когда ты начинаешь блеять, иначе решат, что ты прищемил себе яйца, когда застегивал молнию на штанах. Это означает, что, изображая супергероя, тебе лучше убрать звук на саунд-треке, Суперблонд! Ну да, ты так уверен в себе, это важнее всего, ты обрушился на самого слабого противника – на пятнадцатилетнего ни в чем не повинного подростка. Ты даже вытащил кольт из кобуры. Браво! Тебе хоть известно, что это настоящий револьвер, который тебе выдали в школе полиции, а не тот пластмассовый пистолетик, что мамочка подарила тебе на день рождения?! Ну как, уловил разницу? По части цвета у тебя хреново, но, полагаю, осязание-то сохранилось? Это настоящее оружие, не муляж!
Он приказал мне подняться. Узрев его мертвенно-бледное лицо, сердитый взгляд и яростно стиснутые челюсти, я тотчас заткнулся. Ни в коем случае не стоит пережимать, унижая японца, иначе он выстрелит. Еще слово, и я буду проходить по разряду полицейской ошибки. Они отвели меня в участок. Допросили. По привычке я не стал отвечать на вопросы, касающиеся моей личности, родителей, семьи и места проживания. Я был нем, как собачья какашка, впрочем, от нее они и то получили бы больше сведений.
Силы у них иссякли.
В момент задержания я столько наговорил, что теперь мог помолчать.
Они вновь вернулись к пресловутым коробкам. Едва их открыли, я с пораженным видом взглянул на содержимое и со вздохом произнес:
– Я бы постыдился продавать это.
Смущенные – поскольку они были согласны со мной, – полицейские не настаивали.
Мое безразличие настолько их утомило, что они видеть меня больше не могли, так неприятно было им сознавать собственное бессилие. Когда полиция или работники социальных служб имеют дело со мной, конец один – они вынуждены отпустить меня, чтобы вновь обрести веру в себя и свое ремесло.
Проблема состояла в том, что деньги Сёминцу я потратил на покупку товара, а полиция его конфисковала. Как теперь прокормиться?
Глаз за глаз, зуб за зуб, решение пришло само собой: придется свистнуть запасы двух моих конкурентов, которые накануне выбросили мой товар в сточную канаву.
Я решил, что не стоит мстить им у всех на виду – слишком опасно, – надо разузнать, где они живут, и незаметно стибрить товар.
Не так-то легко обобрать проходимцев, они подозревают всех подряд и всегда держатся настороже. Тем не менее после нескольких дней слежки я обнаружил
В воскресенье я решил отдохнуть и отправился по своему официальному адресу, чтобы проверить почтовый ящик, подставленный к прочим, настоящим; в этом доме я не жил, поскольку спал всегда на улице. В ящике было письмо.
Взяв в руки конверт, я тотчас узнал марки, которые обычно покупала моя мать.
Я, не вскрывая, сунул конверт в рюкзак к предыдущим ее письмам. Мне никогда не удавалось расшифровать ее послания. Хотя кто-то же их читал или писал, ведь мать не знала грамоты. Проза неграмотного человека – вот уж спасибо! Это не свежо и не оригинально. Я проспал весь день под транспортной развязкой, убаюканный шумом машин.
Утром в понедельник я, гордый, что возвращаюсь к работе, занял свой прежний пост – возле издательства, печатавшего фотокомиксы.
Передо мной нарисовался Сёминцу.
– Ты не пришел в субботу, – сказал он, сурово поглядев на меня.
– А?
– Я же заплатил тебе!
– Дедок, я ведь уже говорил тебе, что у тебя бабок не хватит купить меня, я дорого стою. К тому же я не подписал сделку.
– Ишь ты. На этот раз денег я тебе не дам, только новый билет.
– Да я ни за что не пойду смотреть на колбасы, бросающиеся друг на друга.
– Ты неправ. По-моему, в тебе скрыт толстяк.
Он положил билет и удалился.
Потом дела пошли хуже. Все началось со старухи, которая собрала толпу зевак, критикуя то, что я продавал. Напрасно я пытался защищаться, она вопила все громче:
– Стыд-то какой! Стыд!
– Что стыдно? – возражал я. – Пластиковые утята, с которыми плещутся в ванне? Это что, стыдно?
– У некоторых уток есть грудь, женская грудь. А у этой вообще красные соски. По мне, так это скорее сирены, чем утки.
– Вы что, слышите их пение, раз так говорите? – отвечал я.
– А это даже не сирены, это вообще пластиковые голые бабы.
– Так что, нельзя помещать в ванну голых женщин?
– Нет.
– А вы сами как моетесь?
– Наглец! Неудачник! Проходимец!
Задыхаясь от ярости, она удалилась. Но поднятый ею скандал, похоже, притянул зевак, я открыл для себя преимущества скандальной рекламы, так как следующий час торговля шла очень бойко.
Поэтому я не заметил приближения полицейских, которых в отместку наслала на меня злобная разъяренная старуха.
Их руки опустились мне на плечи, прежде чем я успел что-либо предпринять.
– У тебя есть лицензия на уличную торговлю?
– Э-э…
– Кто дает тебе товар? Кто твой поставщик? У тебя есть накладные?
Эти вопросы попахивали исправительным учреждением, где мне придется закончить свои дни, если я немедленно не сымпровизирую какой-нибудь трюк.
С перекошенным от боли лицом я принялся завывать:
– Ай!
Заслышав мои вопли, они малость ослабили хватку.
Я завопил пуще: