Осколки Нашей Реальности
Шрифт:
– Господь тебе лично сказал о том, что любит мужчин больше женщин? И с чего ты решил, что вы заслуживаете большей любви, чем мы?
Селестия внезапно осознала, что еще ни разу не испытывала к нему такой злости и раздражения. Казалось, с каждым словом они отдаляются друг от друга. Олдман ответил не сразу, но с прежней уверенностью и легкостью:
– Если вы так боретесь за равенство, то автомат в руки и бегом в армию.
И тут что-то перемкнуло в ней. Наружу, разрывая ее изнутри, рвался бунт. Она свела брови на переносице, и лицо ее помрачнело.
– Я бы, может, и пошла бы в армию.
– Сохранять жизни? Разве ты не смотрела статистику? Грядет перенаселение и, насколько я помню, ваш отдел тем и занимается, что разрабатывает способы этого не допустить. Да, я знаю, чем вы занимаетесь. Не такой уж это великий секрет для работников института. Так что, милая, вы сами по колено в крови. Но нам нужно, чтобы ваши труды были настолько выдающимися, чтобы вы были в крови хотя бы по локоть. Мы дали вам, женщинам, возможность заниматься любимым делом и в каком-то роде дали власть. Чего вам не хватает? У вас, ко всему прочему, достойная плата…
– Меньшая плата за одинаковую работу.
– Мужчинам всегда нужно больше денег.
– Неужели так тоже рассудил Господь?
Он вновь усмехнулся и поманил ее к себе взмахом руки. Словно недоверчивая кошка, Селестия осторожно направилась к нему и села на колени.
– Поспорили и хватит. Разные взгляды не отменяют моего отношения к тебе.
Она взглянула в его насмешливые глаза и окончательно осознала: не ее это человек и ее никогда не станет. Она хотела встать и уйти, но он обхватил ее талию и прильнул щекой к ее груди.
– Не обижайся, милая. Видно, не прошел еще твой вздорный характер. Вы, женщины, умеете удивлять.
Его рука скользнула вниз по бедру, и Селестия почувствовала, как задирается ее платье. Отвращение нахлынуло на нее, и она тут же вскочила с его колен.
– Не трогай меня.
– Селестия, успокойся. Давай забудем об этом разговоре. Ну же…
Она не желала его слушать. Дрожа от ярости, обиды и омерзения, побежала к лестнице, влетела в спальню, хотела закрыть дверь на замок, как вдруг резким движением руки та раскрылась с обратной стороны нараспашку. На пороге стоял Олдман.
– Селестия, что с тобой происходит? Ты не в порядке.
– Ты пугаешь меня. – Она пятилась назад. – Оставь меня одну.
– Ты не в себе. Все ведь было нормально. Что случилось?
– Мне нужно побыть одной.
– Я считаю иначе.
Еще не раз после Олдман скажет: «Муж не может изнасиловать свою жену», а Селестия, вспоминая свои крики, слезы и нестерпимую боль, будет смотреть на него пустым взглядом и думать о том, сколько несчастий принесла ей слепая надежда и навязанная Авророй вера в «не все такие».
В один из дней, когда Олдман отправится на работу, она соберет все свои вещи и уедет к матери, в душную маленькую квартиру, чтобы постараться начать жить заново. Мать вплоть до своей кончины в 1988 году так и не узнает истинную причину развода. Ее поминки продлятся недолго, ведь, как известно, на смену смерти всегда приходит жизнь.
Это был октябрьский день, когда Селестии пришлось снять черные одежды и надеть летнее платье с шляпкой. Она приехала в больницу, как только ей позвонили, и к моменту, когда добралась до палаты Авроры, медсестра принесла ее новорожденную дочь. Поразила ее вовсе не крошечность маленького существа, не рождение новой жизни, а Люк: его слезы, раскрасневшееся от приливших чувств лицо и то непередаваемое счастье, какое увидишь не у каждого отца. Когда Аврора передала дочь в его дрожащие руки, казалось, он разревется в голос. Новоиспеченный папаша поцеловал Аврору в лоб и, не переставая улыбаться, принялся рассматривать спящую малышку.
– Как назовем? – спросила Аврора.
– Даже не знаю. Сложно подобрать имя, которое будет полностью передавать всю чудесность этого ребенка.
– Ох, Люк, какой же ты сентиментальный, – хихикнула Аврора. – Селестия, садись, не стой в дверях.
Селестия села на кровать напротив Люка на стуле.
– Я так рада за вас, – говорила она слабым голосом. – Малышка действительно прекрасная.
Аврора села на кровать и положила руку на ее плечо.
– Мне очень жаль, Си. Уверена, твоя мама сейчас в лучшем мире.
– Ее нет уже месяц, а ты все еще выражаешь соболезнования?
– Не могу иначе.
– Все в порядке, правда. Не будем о грустном. Сегодня ваш день и день вашей дочери. Так как бы вы хотели ее назвать?
– Я забыл все имена, которые рассматривал для нее, – ответил Люк. – Нужно будет заглянуть в блокнот, в который я все выписал. Он остался в машине.
– Я помню эти имена, – буркнула Аврора. – Ни одно из них мне не понравилось.
– И что ты предлагаешь тогда?
– Эмилия?
– Может, Эльза?
– Может, Марлин?
– Саша? – предложила Селестия. – Отличное имя для девочки.
– «Защитница человечества»? – ответил Люк. – Даже не знаю.
– Мне нравится, но, кажется, оно ей не подходит. – Аврора добавила: – Но я запомню это имя на будущее.
– Будущее? – Люк вытянул лицо в удивлении.
– Что, мистер Краус, испугались? – Аврора рассмеялась.
– Н-нет, конечно, просто рановато еще даже думать о других детях.
– Все с вами ясно, мистер Краус, – продолжала играть Аврора. – Не ожидала от вас такого.
– Ну, милая…
– Нет-нет. Довольно оправданий.
– Аврора, ну перестань.
– Да шучу я!
Холодная война достигла своего предела. Люди чувствовали, что недалек тот день, когда она перерастет в реальные военные действия.
С момента рождения дочери, которую Люк и Аврора в конечном итоге назвали Инджеборг, Селестия сильно отдалилась от их семьи. После неудачного брака и насилия она с головой погрузилась в проблемы современных женщин. В свободное время посвящала себя организации семинаров с привлечением специалистов для женщин, попавших в безвыходное положение, будь то насилие, преследование, невозможность развода, финансовая зависимость от мужчины и «стеклянный потолок», препятствующий получению более высокой должности. За стремлением помочь другим она не придавала значения той ненависти к мужчинам, что росла в ней после каждого разговора с участницами семинара.