Осколки Веры
Шрифт:
Таня странно посмотрела на меня, заглядывая в глаза:
– Ты же знаешь, что с моим отцом произошло на самом деле?
Я попыталась отвести глаза.
Когда нам было по шесть лет, мой отец пришел с работы, осунувшийся, с опущенными плечами, долго снимал пальто и обувь в коридоре, будто не хотел проходить. Зашел на кухню, подсел к маме и тихо сказал, что на работу пришла страшная весть – Анатолий бросился под поезд.
– Толя – отец Тани? – уточнила мама.
– Да, вот так работаешь на одном предприятии,
– Светлый парень был, улыбчивый такой, как Таню любил, прямо с рук не спускал. Как она теперь без него? Не потерялась бы в жизни…
Мать как в воду глядела.
– Таня, я знала давно. Но не принято же было о нем вспоминать у вас.
– Да, мозгоклюйка, она все гасит на своем пути. А папка добрый был. Не мог ей отпор дать.
Я внезапно осознала, отчего Таня так себя ведет. Поняла, что за своими переживаниями Танюху упустила, не вникала долго ни во что вокруг. Близкий с детства человек, ты вроде рядом, но не знаешь до конца, о чем он думает.
– Пойдем спать.
Прокрутилась на чужой кровати до утра. Было душно. Вставала, открывала окно – становилось холодно. Рядом сопела Танюха, норовила то ногу на меня закинуть, то прижаться.
А я ощущала внутри себя невероятную тишину. Как будто все голоса сомнений разом покинули меня, и стало отчетливо ясно, что я заблудилась.
Все думала, как жить дальше. Ничего лучше, чем все бросить и уехать из города, пока в голову не приходило. Если я не могу жить без него в этом городе, то, возможно, в другом городе я буду просто жить?
Утром не стала будить Таню. Тихо прикрыла за собой входную дверь и ушла домой.
Пока шла, познакомилась с Очаровашкой. Сразу так его прозвала – яркий парень, пухлые губы, большие темные глаза, высокие скулы, ямочка на щеке, когда смеется.
– Пошли погуляем вечером?
– Куда?
– В парк у реки.
Вечером я встретилась с ним в парке. Пока гуляли с ним по дорожкам, погода разошлась – начался снегопад, и все гуляющие исчезли. Мы заторопились. Сквозь пелену снега увидела силуэт человека на мосту. Подошли ближе – парень скорчился, его тошнило через перила. На вопросы он не отвечал.
Очаровашка начал выражать нетерпение.
– Пойдем уже. Холодно.
– Человеку плохо, надо помощь вызвать.
– Это не человек, а нарик. Ты всех пьяных и нариков будешь подбирать и скорую вызывать? Это не человек, если он довел себя до такого состояния.
Очаровашка стремительно терял всю привлекательность для меня.
Я молча набрала скорую помощь.
– К пьяным не выезжаем.
– Откуда вы знаете, что человек пьян?
– Вы же сами сказали, что его тошнит.
– Я сейчас позвоню в полицию, и мы будем выяснять, почему вы не принимаете вызов.
Очаровашка занервничал.
– Смотри, вот к нему уже подошли.
Парень в темном пальто подошел к парню и развернул его лицом к себе. Внимательно оглядел и ощупал на предмет травмы. Я разглядела, что наркоману или пьяному совсем плохо, под глазами темные круги, и ему не больше семнадцати лет на вид. Совсем ребенок, темноволосый и скуластый мальчик.
– Скорую вызвали?
– Да, еле-еле. Но должны выехать.
– Вы идите. Я дождусь их.
Он снова перевернул парня лицом вниз, чтобы тот не захлебнулся.
Я посмотрела на него, и столько силы и спокойной уверенности было в незнакомом парне, что хотелось еще немного с ним постоять.
– Пойдем уже. Он же сказал, здесь будет, – красавчик психовал.
– Ты иди. Я остаюсь, – он стал раздражать меня.
Очаровашка, развернулся и молча ушел.
– Парень твой?
– Нет. Так, ни о чем. Ты вот почему остался?
– Да он же живой. А вдруг умирает?
Стояли в полной темноте на мосту, и, казалось, мы одни в мире. Будто потерялись в нереальности происходящего. Мальчик очнулся, встал на четвереньки и просунул снова голову в ограждение моста, его уже не тошнило. Стоял на четвереньках и мерно раскачивался. Он вдруг четко и разборчиво сказал, что не хочет жить.
Скорая приехала и забрала его в машину.
Метель не заканчивалась. Мы быстрым шагом пошли вдоль реки в город. Совершенно не хотелось ничего говорить. Но вся ненормальность ситуации заключалась в нашем нежелании расстаться. Будто мы давно знакомы.
Зашли в чужой подъезд обогреться и сели на батарею возле окна. Он смешно, как пес, отряхнулся от снега.
– Надо выпить, – первое, что он сказал с момента разговора на мосту. – Меня Паша зовут.
– А меня Вера, но спиртного я не хочу сегодня.
Мы сидели в темном подъезде и грелись у батареи. Проговорили всю ночь. Утром он проводил меня до дома. Обменялись номерами телефонов и договорились не теряться. Я как-то сразу поняла, что Паша мне – друг. Это было хорошее ощущение – нежданно негаданно встретить человека, который тебя понимает.
В понедельник молча подала Комиссарше заявление на увольнение. Та прочла, сняла очки, протерла их, снова надела. Подняла на меня уставшие глаза, в них мельком проскочила боль. Я очень удивилась. Всегда казалось, что Комиссарша железобетонная. Всплыл в памяти давний разговор с Адамовной о Комиссарше, что та сделала аборт на позднем сроке, так как карьера пошла резко в гору. Потом не могла забеременеть, супруг ушел. Так и жила одна, но в должности финансового директора. Внезапно почувствовала эту суровую тетку, осознала почему, несмотря на то, что многое подбешивает, она все еще здесь работает. Честность – вот то, что я ощутила в Комиссарше. Вот эта внутренняя честность и притягивала меня, не давала уволиться.