Осколки
Шрифт:
— Это мы посмотрим.
Бракман, лежа почти у самых моих ног, подбадривал меня своим забавным взглядом. Из пробоины, в которую превратилась его брюшина, уже несло разложением.
— Почему ты убил его? — спросил я.
Нарезая узкие круги, Ирокез надеялся отвлечь мое внимание. Его бицепсы вздулись, контуры твердых мышц были словно высечены из камня. Он явно хотел нагнуться за ножом — я бы на его месте просто перекатился по полу. Кто прав — покажет время.
— Он был любопытным придурком, как и ты. Начал задавать вопросы и наставил на меня пушку. — Гротескная улыбка расплылась по лицу вышибалы. —
Я вынул из него пули у себя дома четыре дня назад, а Джон ссыпал их в карман. Он так и не удосужился перезарядить.
— Что случилось с Габриэлой Хани?
— Ты никогда не узнаешь.
— Еще как узнаю.
В одно движение Ирокез развернулся, поднял придавивший труп Джона Бракмана стеллаж и запустил им в меня. Тяжеленную фурнитуру он швырнул играючи, как большую подушку. Бросок вышел неудачным для нас обоих — он промахнулся, но и я не смог взять с пола нож, и вышибала Саттера выиграл фору в шаг. У меня все еще звенело в ушах. Этот никчемный отброс наслаждался своим призванием — перекраивать при помощи ножа лица умников, задавать жару любопытным придуркам. Мне стало интересно, скольких Фредерик Малкомбер закопал у себя на заднем дворе — и наблюдал ли за его деяниями отец.
Кончик его языка показался из уголка рта, когда он ухмыльнулся. В глазах было не больше глубины, чем в простом рисунке углем на асфальте.
Нужно. Заполучить. Нож.
В голове у меня стучало, кровь Бракмана была повсюду, и что-то очень похожее на дамбу прорвалось у меня в груди — ледяной хват внезапно ослаб, и голос Сьюзен стал яснее, и я бы отдал все, лишь бы снова быть с ней и на этот раз — не оплошать.
Я перескочил через стол и прыгнул на спину Ирокеза, когда он наклонился, чтобы подхватить нож. Он, извиваясь всем телом в тщетной попытке сбросить меня, слепо пошел вперед, а я крепко вцепился в него, как безумный ребенок-переросток, играющий в «битый небитого везет», и мы оба врезались в зеркало на стене. Осколки стекла пролились на нас дождем.
Я свалился с Ирокеза и отвел его руку с ножом в сторону, рубанув тыльной стороной ладони ему под подбородок — точно так же, как он сам делал прошлой ночью; он откинулся назад, и я едва успел нанести скользящий удар. Он попытался ударить меня коленом в пах, но я сместился и принял основной удар на верхнюю часть бедра — это все еще было очень больно. Стекло хрустело у нас под ногами. Повернувшись, он толкнул меня плечом в грудь, а свободной рукой нанес мне удар наотмашь. Кровь потекла у меня по подбородку.
У Ирокеза было преимущество, когда мы боролись, но он не знал, что с ним делать. Он ужасно хотел порезать меня и продолжал бороться за право обладать ножом — вместо того, чтобы напрячь немного свои руки-кувалды и размозжить мне голову. Я обошел его сзади, схватил за левую руку и потянул. Он взвыл, перевалился всем весом и изогнулся, надеясь впиться пальцами мне в горло; хреновый маневр. Сломать ему руку оказалось до ужаса просто — Ирокез оказался не в том положении, когда стоило использовать верхнюю часть тела, чтобы скинуть меня. Кость лопнула с громким, тошнотворным звуком.
Малкомбер закричал. Прошлой ночью я немного спасовал, когда бил его по яйцам, испытывая некоторое сочувствие, если не раскаяние. Теперь мной руководили лишь спазмы ярости, ползущие по плечам и сотрясающие грудь. Он побледнел. Слезы и крупные капли пота, мешаясь, стекали по его лицу. Я выжал из него еще немного всхлипов и судорог, за сломанную руку переворачивая его на бок. Вышибала свернулся калачиком в скрюченной позе.
Когда он привык к боли, я подтащил его к себе. Наши носы оказались в дюйме друг от друга.
— Почему ты убил его?
— Пошел ты, — прорычал он между стонами, разбрызгивая розовую слюну.
— Выкладывай.
— Отъебись!
— Если не скажешь — пожалеешь.
— Пошел на…
Я врезал ему по лицу, перекрывая поток ругани.
— Сначала я подумал, что Габриэла, скорее всего, была твоей девушкой и взаправду умерла, обдолбавшись на съемках. Но теперь-то все куда яснее. Ты взбесился, стоило мне упомянуть о ней, потому что ее ты тоже убил, верно? Но зачем? — Голос больше не походил на мой собственный; слишком уж много в нем было иррационального, нездорового покоя. — Ответь мне.
— Лучше бы ты сгорел, на хрен, — слабым голосом протянул он.
— Ты устроил тот пожар в похоронной конторе и убил Стэндона тоже.
— Тебе бы сердце, на хрен, вырвать…
— Уже не получится, — сказал я. — На кого ты работаешь?
Нож лежал совсем рядом.
— Говори, — приказал я.
— У, дьявол… — выдохнул он, посмотрел на свою руку и увидел ее неестественный изгиб. Поднял другую, будто хотел прижать раздробленную кость, вернуть ее на место.
— Последний шанс, — предупредил я.
— Дьявол…
— Ладно. Ты труп.
Я потянулся за ножом, но, едва дотронулся до него, один из зеркальных осколков попался мне на глаза — и показался куда более пригодным для использования. Я поднял его, стараясь не порезать руку, — и справился-таки, не поранил себя. Столь острое стекло без труда превратило бы лицо Ирокеза в макраме за считаные секунды. Он присутствовал на самой первой моей встрече с Саттером, когда мы с Ричи обсуждали прирожденных жертв и победителей. Кем же он был, этот чертов Ирокез? Никакого понимания о нем я не имел — как и о своем лице, отраженном в узком клинышке зеркального стекла. Кто я? Неизвестно.
«Я бы никогда не причинил тебе вреда», — сказал он, беря меня за руку — и причиняя-таки…
Господи.
У моего отца, должно быть, были причины вести себя так, как он вел. И у меня тоже были. Я метил Ирокезу в горло, но попал ему в нос.
К тому моменту он уже лежал без сознания.
Я поднялся, сдерживая рвущийся наружу крик — неизвестно к кому обращенный, ради чего вызревший. И крика не получилось. Я споткнулся о ноги Ирокеза, направляясь к лестнице, и грохнулся на колени.