Осколок белого бумеранга

Голубь снова здесь. Я уже перестал ему удивляться. Он прилетает каждый день в одно и то же время, словно по расписанию. Белый – белый, без единой помарки в виде пятнышка, или серого пёрышка. Он крупный, просто невероятно большой. Может мне это кажется, но там внизу я не видел таких. Что он делает здесь на двенадцатом этаже каждый вечер перед закатом? Почему именно здесь, в окне моей палаты? Моя кровать расположена вдоль огромного окна, так что я могу подолгу внимательно разглядывать его, любоваться красотой грациозной белой птицы.

По моей просьбе медсестра оставляет жалюзи открытыми.

Свободное время. Ха! Звучит довольно странно, применительно к человеку, в прямом смысле слова прикованного к постели. Сейчас я похож на муху, запутавшуюся в паутине. Хитрый паук сделал всё, чтобы лишить меня возможности выпутаться. Он сплёл паутину из трубочек капельниц и тонюсеньких проводов, которые пиявками присосались к моей груди. Кончики паутины соединяют меня с насосами, аппаратами, мониторами, которые непрерывно попискивают, строят какие-то графики, таблицы, диаграммы. Машины выводят формулу, благодаря которой безошибочно определяют, сколько мне ещё осталось.

Голубь шумно цокает лапками по жести подоконника и беспрестанно крутит маленькой головкой с крошечными глазками, словно высматривая меня через двойное стекло.

«Хватит здесь валяться, пора лететь»! – Маленькая головка, кивает в сторону, приглашая меня с собой.

Потерпи, дружок, осталось немного. Теперь я могу назвать точный срок, когда присоединюсь к тебе. Это будет послезавтра, в день, когда мне назначена операция.

Арцер, меня будет оперировать сам Арцер. Этого светилу, выдающегося кардиохирурга, Михалыч выписал аж из Гамбурга. Этот последний отчаянный рывок всё, что может сделать для меня так и не случившийся тесть. Он прекрасно знает, что мои шансы ничтожны, как знает это и сам профессор. Только Женька не знает. Она просто не хочет этого знать.

Крохотный шарик от подшипника, диаметром три миллиметра, застрявший в стенке аорты в какой-то момент начал своё путешествие по моей кровеносной системе. Он как в метро пересел с красной ветки на синюю, и путешествовал от станции к станции, пока не добрался до одного из выходов, в моём случае до клапана. Так что без операции, мои шансы равны нулю, а с операцией, в лучшем случае, одному проценту.

Этот крохотный кусочек металла ставит жирную точку, подытоживая мою третью и последнюю жизнь. Да да третью. Этой жизни дал старт тот же самый шарик, который там, в вагоне метро, на скорости тысячи километров в час, как в масло вошёл в мою спину и застрял в стенке аорты.

Что касается второй жизни, то она началась на горной тропе, в тот самый момент, когда я услышал металлический щелчок под сапогом.

Звучит как парадокс, но эти страшные, на первый взгляд события, которые по природе своей должны ставить крест на жизни, делали её более живой и заставляли течь по другому руслу. Живая жизнь это не тавтология. Например, свою первую жизнь я не назвал бы живой, хотя только в той первой жизни я был полноценным (в общем понимании) человеком. На самом деле, тогда и только тогда я был настоящим инвалидом. Только позднее я стал понимать, насколько сильным недугом я страдал. Та инвалидность была гораздо хуже увечий, полученных мной позднее. Как раз эти увечья, эта реальная инвалидность заставила меня посмотреть на свою жизнь с другой, оборотной стороны. Благодаря взрыву в горах я познакомился с Длинным, который перевернул всё моё представление об этом мире. «Благодаря взрыву» – звучит вроде бы страшно, но это на самом деле так.

Следующий взрыв в вагоне метро послужил началом нашего короткого романа с Женькой и других по – настоящему интересных событий, ради которых и стоит жить на этом свете.

Все три жизни я попытался вложить в объём одного канцелярского блокнота. Это удивительно, но вошло всё. Мелкие каракули, утрамбованные в сто страниц, описывают весь мой путь от начала и до конца. Негусто для трёх жизней? Может быть. Может быть получилось коротко, (это уж насколько позволил мой блокнот), но зато ярко и интересно.

Мелко исписанные страницы блокнота, хрустят, топорщатся, не дают ему закрыться. Теперь это не простая канцелярская принадлежность. В этой, небольшой книжице с малиновой обложкой из искусственной кожи, вся моя история. Я взвешиваю блокнот на ладони. Кажется, он стал даже легче, из плотного кирпича превратился в распушённый веер. Все три жизни, которые я тщательно трамбовал сюда всю ночь, оказались совершенно невесомыми. Надеюсь, что они станут такими же лёгкими в разборе и понимании. Ведь это всё, что я оставлю после себя.

К концу изложения этого труда, я понял, что две страницы так и остались незаполненными. Наверное, это слишком много для тех двух дней, которые мне отпущены, но что есть, то есть. В последнее время я начал понимать, что ничего не происходит просто так, значит, мне будет, чем заполнить эту пустоту.

Я подмигиваю голубю. Мне показалось, что он мне ответил. В его остроносом профиле есть что то родное, знакомое. Он напоминает мне одного очень дорогого мне человека.

Пришло время лететь. Голубь встрепенулся и сорвался с подоконника, часто махая крыльями.

«Не сегодня, значит не сегодня! Моё дело предложить! Пока ты тут определяешься, я к своим!».

Я провожаю глазами белое, бликующее на красном закатном солнце пятнышко, пока оно не исчезает в зените. Интересно, куда он улетает каждый раз, ну уж точно не на землю.

В который раз открываю блокнот и перечитываю строки, которыми закончил свою историю.

«Но всему приходит конец. Маленький шарик, словно планета совершившая путь в своей галактике, заканчивает своё путешествие. Вместе с его путешествием заканчивается и моё.

Вы не поверите, но я нисколько не расстроен. Я рад, что «У МЕНЯ ЭТО БЫЛО» и благодарю Бога, за то, что дал мне почувствовать и насладиться этим. Когда ты удовлетворён, когда ты полной грудью вдохнул жизни, ты не будешь просить, чтобы она повторилась, ведь ты уже получил всё, чего хотел».

Описание первой жизни будет коротким. Два, от силы три листа. Я не намерен тратить на него много драгоценных страниц блокнота. Они сейчас ничто иное, как моё время. Ограничусь минимумом, который необходим для общего понимания, без подробностей, в которые мне не хочется вдаваться, тем более вспоминать их во всех красках. Да какие там краски, сплошная серость.