Ослепительный нож
Шрифт:
– Или я не мудра? Супругу говаривала: чем далее от Кремля, тем надёжнее.
Служба началась. Архидиакон на амвоне возглашал Великую ектинью. Нареченный митрополит Иона в окружении иподиаконов возвышался в сиреневой мантии на кафедре посреди собора. Софья с маленьким сыном Иваном (почти однолеткой своему соименнику, сыну Василиуса) стояла на рундуке, где Евфимия привыкла видеть Витовтовну. Место великого князя пустовало. Шемяка с Можайским стоят у Волока, ждут главных сил Тёмного, как с недавнего времени стал называть народ свергнутого страдальца. Кому оставит жизнь и власть этот бой,
– Тихо!.. Михал Борисыч Плещеев внезапь занимает Кремль. Наш въезд его людям открыл ворота. Движутся сюда. Покуда не началась кутерьма, надо уходить.
Всеволожа, не оборачиваясь, велела:
– Сопроводи княгиню. Вскорости буду следом. Слышала, Ядрейко чуть ли не силой повёл Ульяну:
– Выдь, матушка. Срочная весть из дому. Вестило у возка ждёт…
Сообразила: Михал Борисыч Плещеев - двоюродный брат Андрея Фёдорыча, её сподвижника по сидению нижегородскому и татарскому плену. Стало быть, или Шемяка разбит, или в обход ему вой Василиуса занимают столицу.
Достойной ступью, не привлекая внимания, Всеволожа взошла к великой княгине, как привыкла всходить к Витовтовне. Завидев её, Софья потеряла дар речи.
– Ты… ты… ты… - только и смогла произнесть. Боярышня заявила жёстко:
– Коли мне веришь, иди со мною. Софья ещё открывала рот, но уже без звука.
– Будь покорна, - шептала ей на ухо Всеволожа.
– Спасёшь и себя, и сына.
Софья затрепетала. Чинно (у Евфимии отлегло от души!), по достою она с ребёнком покинула своё высокое место, в сопровождении боярышни пошла к выходу. Всеволожа заметила перед дверью: наместник Шемякин Фёдор Васильич Галицкий обратил взоры к Софье, сам начал пробираться, дабы степенно оставить храм.
Посадив спасёнышей в княгинин возок, Евфимия умостилась рядом. Ядрейко не сразу погнал коней.
– Кто тут? Кто с тобой?
– беспокоилась Ульяна Михайловна.
– Княгинюшка, не взыщи, - попросила боярышня.
– Спасаем Софью Шемякину и её дитя.
Старуха рассудила, необинуясь:
– Михал Плещеев семью мятежного Юрьича без оков не оставит.
Осмыслив страшную новость, бывшая великая княгиня запричитала навзрыд:
– Ми-тень-ка-а-а! Эко горе! То-то горе! Свижусь ли с живым? Мёртвого ли помяну? Горе по горю, беда по бедам! Ой-ой! Зачем в жизни малой да высота великая? Где чается радостно, там встретится горестно…
– Перестань, - велела Ульяна Михайловна.
– От тебя дитя плачет.
– Цел твой Митенька, - успокаивала Евфимия.
– Был бы мёртв или схвачен, не крадучись бы Плещеев вошёл в Москву.
Софьина причеть стала затихать. Шемячич заподвывал, притулившись к матери. Всеволожа обратилась к княгине:
– Дозволь, отвезу другиню в безопасное место?
– В мой дом?
– спросила старуха.
– Обыщики чужими глазами проверят домы, - возразила боярышня.
– В Домодедово?
– предложила княгиня. Всеволожа ненадолго задумалась.
– Начнут доиск по деревням, Домодедова не минуют.
– И спросила у Софьи: - Сама-то
Та, справляясь с собой, объявила внятно:
– Углич ближе (хлип, хлип!). Галич крепче (хлюп, хлюп!). А как? С кем? На чём?
– И сызнова - в три ручья: - Ми-тень-ка-а! Горюшко с тобой, беда без тебя! За хоромами бездомье, за поклонами пинки… Ой-ой!
В голос с матерью завопил Шемячич:
– Вырасту, всем всё вымещу!
«Уж ты выместишь!» - подумала Всеволожа, вспомнив поведение сына Василиуса Ивана в столь же тягостных обстоятельствах.
Старая бездетная княгиня ёрзала на подушках, не привычная к реву, ни невесткину и ни внукову. Не было у неё ни той, ни другого.
– Благослови доставить несчастных в Галич, - напрямую обратилась к ней Всеволожа.
– Твой возок не досмотрят. Лучше Ядрейки оберегателя нет.
Свойственница молчала. Евфимия успела усвоить: её молчание предвещает отказ. А в чём отказано, то отрублено!
– Тпррр!
– раздалось снаружи.
Факельным пламенем озарились оконца. Замер заливистый звук полозьев. Боярышня выглянула в проталинку. Не узрела ничего. Затянут отдышанный пятачок молодым ледком. Голоса снаружи - как лай на псарне.
– Так где ж, сучий потрох, отродье Шемякино? Отвратительный голос! Давно и единожды слышанный. Чей, не сыщешь в заулках памяти.
– О-а-а!- ответствовал стон.
– Она её увела… с дитём… не видал куда…
– Вспоминай!.. Ну же, вспоминай!
– О-а-а! Вывела на паперть…
Имя и обличье обыщика вот-вот выявится в памяти… Ан- нет! Зато допрашиваемый узнался: Василий Шига! Наместник Можайского на Москве. Внедавне сей голос звучал на пиру в хоромах Луки Колоцко-го, только не со стенаниями, с посмешками.
– Карета княгини Ульяны Перемышельской!
– объявил Ядрейко, упорно именуя возок величавым словом.
– Ехай! Не на ча глазеть!
Отъехав, боярышня чуть приоткрыла дверцу. Слава Богу, они в застенье! Задержка была у Никольских врат. Вот улица Великая. Людства-то! Будто уж отошла заутреня.
– Ульянушка свет Михайловна, - повеличала свойственницу Евфимия.
– Слышала признание избиваемого? «Она её увела»! «Она» - это я. «Её» - это Софью с дитятком. Обыщикам любой скажет, где я теперь живу. Убежище ли для Софьи твой дом и твоя деревня? Выбирай без промешки: отвезть ли беглянку в Галич, обречь ли на поимание.
– По голосу знаю, кто допрашивал Шигу, - откликнулась не по существу старуха.
– Слыхала его погрубины челядинцам на половине великой княгини Марьи. Истопник прозвищем Растопча!
Всеволоже представился тайный спутник её от Кремля до Бутова сада. Соглядатай Витовтовны! Рыж, как тыква, усы морковками, очи злы…
Возок вкатился в княгинин двор. Ядрейко госпоже подал руку. Пришёл дворский с железным светычем.
– Страху-то по Кремлю!
– сообщил конюший.
– Все улицы в разговорах о слепом государе. Ищут Фёдора Галицкого. Шига выехал было из Никольских ворот на лошади. Ростопча его - цап и привёл к воеводам. При мне доискивали. Окован вместе с другими боярами. Говорят, с москвичей будут брать присягу на имя великого князя Василья Васильича.