Ослепительный нож
Шрифт:
– Какой такой отводной?
– исподволь попыталась боярышня высвободить руку.
– Знаешь, как клянётся неверный?
– ещё крепче сжала её пальцы Анастасия.
– Говорит: «Лопни глаза!» А про себя добавляет: «Бараньи». Говорит: «Чтоб дня не прожить!» А про себя добавляет: «Собаке». Говорит: «Отсохни рукав!» А всем слышится «рука». Так- то!
– Однако до сего дня я от великой княгини ничего не видела, кроме чести, - попыталась боярышня защитить свою госпожу, соображая, что руку-то она вырвет, да из кареты не вырвется: кони несутся вскачь, двое охранышей движутся
– Люди таинственны, - между тем наставительно говорила Анастасия.
– Овогда от них честь, а овогда от тех же бесчестье.
– Вороти меня домой, матушка-княгиня!
– взмолилась как можно жалобнее Евфимия.
– Экое ты дитя!
– Юрьевна обняла её другой рукой, не отпуская в то же время пальцев боярышни.
– Не пугайся. Нынче же и Мамоны, и сестрица твоя узнают, где ты находишься. Софья же не достанет тебя в моём доме, как в крепости. Не обольщайся, что станешь женой Василия, ежели он победит в Орде. Мать его ныне правительница. И как бы грехорождённый Васька ни подрастал, она правления не уступит. Витовтовы руки цепкие! Ей надобна поводливая невестка. Ну, вроде Машки, Голтяихиной внуки, глупышки. А ты вся в батюшку: учена, умна. Некнижной литвинке из захолустной Вильны с тобой тягаться не по нутру.
– Отпусти, княгиня, - затравленно глядела боярышня в темнеющее окно, где ещё угадывался охраныш на белом коньке татарском. Ох, прыть у этого скакуна! Ордынская низкорослая порода коней в быстроте не уступает высокорослой арабской, - Не перекраивай, Анастасия Юрьевна, моей жизни по своей воле, - продолжала просить Евфимия.
– Сиди, - потребовала княгиня, - Мною задуманное к твоему же благу. Тебе невдомёк, так отец поймёт. Спасибо скажет мне Иван Дмитрия. Не гляди в окно, как на волю. Меня, старуху, осилишь, вырвешься, а голову расшибёшь.
Евфимия присмирела и круто переменила речь:
– Открой мне, Анастасия Юрьевна, отчего Василиуса называешь грехорождённым?
– Какой он Василиус?
– возмутилась княгиня, - Васька, и вся недолга. Духовник покойного великого князя выдумал молвку о странном чуде, наверняка той же Софьей подсказанную. А грехорождённый у неё сын… - Анастасия замялась, - Отчего, отчего… Негоже юнице такое слышать, да не зря говорят: Витовтовна прижила сына, будучи на гостинах у отца в Вильне. Даже имя виновника кое у кого на устах: Доброгостий Смотульский, воевода Витовтов.
– Тут Юрьевна наклонилась к самому уху Евфимии: - Покойный великий князь Василий Дмитрия догадывался и молчал. А сына не возлюбил. Подумывал отказать великое княжение по старине, то есть брату. Может, так и было поступлено. Завещание, сказывают, состряпано после государевой смерти.
Евфимия предпочла не ответить на эти страшные речи. Некоторое время слышался лишь грохот колёс. Окна стали совсем темны, ничего уж не разглядишь. И лица княгинина не видать. Только цепкость рук её чувствуется и от платья душистой колонской водицей пахнет.
– Что бы там ни случилось, - вновь заговорила Анастасия, - всё равно быть Юрию Дмитричу на великокняжеском столе. А отец твой станет инокняженцем: от Софьина выродка перейдёт служить истинному государю, попомни!
Евфимию не повергло в страх, а скорее в смех нелепое такое пророчество. Во тьме Юрьевна не видала её улыбки.
– А я?
– прозвенел любопытствующий девичий голосок, - Что предскажешь мне?
– Ты, - торжественно оповестила княгиня, - ты непременно станешь женой Василия. Не Софьиного, моего. Первенец мой по тебе давно с ума сходит.
Не трудно было сообразить: речь идёт о старшем сыне Юрия Дмитрича Василии Косом, забияке и баламуте, что сбегал от ученья вслед за Василиусом. Евфимия не знала, как отозваться на нежданное-негаданное открытие. Теперь возможность оказаться в Звенигороде стала выглядеть ещё более мрачной. Слава Богу, карета резко сбавила ход и внезапно остановилась.
Миг тишины… И за дверцами почти тут же всполохнулось движение. В окне справа замелькали огни.
– Что стряслось? Пошто стоим?
– ворчала Анастасия, не нарушая своего покойного положения.
Дверца приотворилась. Просунулась встрёпанная голова. Лица впотьмах не разобрать.
– Государыня-матушка! Постоялый двор Есентия Лубки…
– Окстись, Олисей, - грозно откликнулась княгиня, - На што мне постоялый двор? Чай, дом близок.
– Не слишком-то близок, матушка. А коням отдых надобен.
– Так поменяй коней.
– А Есентий не повелел тебе коней менять. Таков ему приказ.
– Чей приказ?
– рассердилась вконец княгиня.
– Московский. Через здешнего князя.
Анастасия шумно перевела дух.
– Какого князя? Разве мы не в своём уделе?
– Мы на земле Михаила Андреевича Верейского.
– Известный потаковник власть придержащим, - пробормотала княгиня. Разумеется, это врагиня Софья изобрела ей дорожные неприятности. Уязвлённая, продолжала ворчать: - Будто нельзя до своего постоялого двора доплестись…
У Олисея был тонкий слух, он ответил на бормотанье:
– Кони запалились донельзя. Остудить бы да покормить чуток.
Анастасия, кряхтя, выбралась из кареты. Евфимия - следом. Обеих тут же окружила женская челядь, ехавшая за ними. Челядинки сняли с кареты жестяные фонари решетом, погасшие в пути, а теперь засвеченные и тускло мерцающие. Слуги подошли с факелами из пеньковых витней. Они и давали подлинный свет.
– Улька, бери боярышню под руку, да покрепче, - распоряжалась княгиня.
– Марьша, веди меня… Синька, Фенька, бегите вперёд, собирайте вечерять.
На широком крыльце гостью встретил хозяин Есентий Лубка, в три погибели согнулся, едва не в землю пал.
– Извиняй, княгиня Анастасия, не ждал. Конской смены не изготовил.
– Полно врать, - отрезала Юрьевна сквозь зубы и прошла в дом.
За едой она была мрачна и неразговорчива. Спать улеглись наверху, в просторной боковуше на двоих. Не раздевались ради краткого отдыха. Устроились на медвежьих шкурах поверх постелей. Челядинки обосновались за дверью.
Уморилась за дорогу старая княгиня. Едва Ульяна, накрепко оберегавшая похищенную Всеволожу, вышла, загасив светец, Юрьевна пробормотала в полусне: