Осмос
Шрифт:
— Приведите его.
Через мгновение в круге света, где стоял Ган, появился худенький подросток; разумеется, он не вошел в этот круг по своей воле, нет, его туда впихнули, дав пинок под зад, так что он едва не упал. Руки у него были связаны за спиной, отчего надетый прямо на голое тело бывший когда-то щегольским черный пиджак с одной-единственной золоченой пуговицей распахнулся на груди. На вид пареньку было лет пятнадцать, а то и меньше. По мягким очертаниям его рта, по отсутствию горьких морщинок у губ и глаз можно было с первого же взгляда определить, что он новичок.
— На колени!
Пьер повиновался. Почти под самым носом у него оказались кеды Гана: одна нога, обутая в нехитрую обувку, стояла на песке нормально, плоско, и в башмак был вдет шнурок, завязанный, как и положено, бантиком, зато та, что была короче, упиралась в песок носком, язычок у башмака совсем вывалился наружу, шнурка не было и в помине. Пьер еле заметно поднял голову и огляделся: чуть подальше вокруг блестели опасным блеском всевидящие глаза бдительных «ковбоев», не очень похожие на глаза людей, а напоминавшие скорее глаза хищных птиц… или кошек. Мальчишки таращились на него, кто-то смеялся, кто-то корчил рожи, кто-то грязно ругался, кто-то насмехался над ним.
— Прошлой ночью этот подонок вздумал нас обмануть… Его спрашивают, что он такого натворил, почему он здесь? А он, оказывается, знать не знает. Его опять спрашивают, спрашивают по-хорошему, а он утверждает, что не знает, что попал сюда по ошибке. И принимается молоть какой-то вздор про какое-то ущелье, куда его мать свалилась, когда он был маленький. А что он обо всей этой истории знает? Ничего… Он что, был в этом ущелье? Так не он ли сам ее и спихнул туда? А?
Ган склонился над вставшим на колени Пьером.
— Это ты ее туда столкнул?
— Нет.
— Ах так! Да он надо мной еще и смеяться вздумал! — взорвался Ган. — Он думает, что раз он выше меня ростом, так, значит, и сильней меня. Ну, это мы еще посмотрим! Против меня тебе долго не устоять!
Пьер осмелился чуть поднять голову и оглядеться. В просвете между ног главаря он увидел искаженные гоготом физиономии «ковбоев», а дальше виднелось черное небо и желтый полумесяц, почти касавшийся горизонта.
— Ну, для тебя все кончено! — изрек Ган, скрестив руки на груди; носок его левой ноги уже не упирался в песок…
Ган щелкнул пальцами, и по этому сигналу к нему приблизился самый младший член шайки, с трудом тащивший свою канистру.
— Так вот, это — дизельное топливо. Горит оно медленно. Вообще-то мы в таких случаях используем деготь, но тебе повезло особо. Эй, завяжите ему глаза и приступим!
Малыш снял с себя рубашку, свернул ее в жгут и завязал Пьеру глаза. Теперь Пьер словно ослеп. Для него исчез и месяц, и горизонт…
— Сними с него кеды и облей его хорошенько!
Пьер почувствовал, как маленькие руки вцепились в его ноги, стащили с них кеды. Через ткань он ничего не видел, но зато он все слышал. До него доносился нестройный хор возбужденных голосов, радостно вопивших, что сейчас он вспыхнет, как факел.
Они кричали:
— Не корчи такую рожу, доносчик паршивый! — И они ржали, ржали что есть мочи. В него швыряли пригоршни песка, ему плевали в лицо… Дважды звякнула металлическая крышка канистры.
— Я не могу ее открыть, — заныл Малыш.
— Вот балда! — рявкнул Ган, и крышка открылась как миленькая.
Пьер услышал, как забулькала горючая жидкость, почувствовал, как маслянистая, липкая струйка смочила его волосы, услышал сдавленные смешки, тяжкое, прерывистое, с присвистом дыхание Гана. Горячий воздушный поток чуть не опалил ему щеку, когда Ган отшвырнул канистру, а потом бросил ее в огонь.
— Кто зажжет спичку?
— Ты! — хором ответили «ковбои». — Ты, Ган, ты заслужил! Так позабавься на славу!
— Выпусти ему кишки и брось на них зажженную спичку!
Этот совет вызвал целую бурю восторга.
— Спорим, тебе слабо выпустить ему кишки!
— Да нет, ему не слабо! Только ты постарайся, Ган, выпусти их хорошенько!
— И спичку брось в самую середку, чтобы получились жареные кишки!
— Да, из кишок этого гада получится славная тушеная лапша с мясом. Вот увидите, этот размазня вспыхнет сейчас ярким пламенем!
Пьер хотел было броситься наутек, не разбирая дороги, вслепую, но почувствовал, как чьи-то руки намертво вцепились ему в щиколотки. Он ткнулся лицом в песок и отчетливо услышал, как чиркнули обо что-то спичкой… Это был ужасно долгий скрежещущий звук, оглушивший его, как гром небесный. Ужас сковал его тело и отрезал от всего мира, поглотил его целиком, словно низвергнувшаяся с небес пустота небытия. Он не заорал, а взвыл как дикий зверь, и рот его мгновенно наполнился песком.
— Поднимите его!
Через секунду он уже стоял на ногах, он отбивался руками и ногами, наносил удары вслепую по головам парней, по их плечам и спинам; по его лицу и телу струились потоки горючей жидкости, смешанной с его потом, он лягался, как жеребец, а когда кто-то гаркнул у него над самым ухом: «Ты горишь!», он повалился на песок и стал по нему кататься, издавая громкие стоны. Рубашка Малыша упала у него с глаз. Сквозь слезы, заливавшие лицо, он вновь увидел низкое небо и искаженные издевательскими ухмылками рожи мальчишек.
— Ладно, хватит! — заревел Ган. — Достаточно повеселились!
Он поставил искалеченную ногу на щеку Пьера, распростершегося почти у самого костра, и принялся давить на нее носком башмака, поворачивая его то в одну, то в другую сторону. В эту минуту у него был такой вид, словно он был занят важным делом: не то давил тараканов, не то гасил окурок.
— Держу пари, что он со страху надул в штаны. Готов также побиться об заклад, что теперь он будет нас уважать и расскажет нам историю своей поганой жизни.