Осмос

Кеффелек Ян

— На какую такую кость?

— Ну, это так говорят… еще говорят, мол, нашла коса на камень… Ну ладно, сначала все вроде бы шло как надо. Моя мать открыла для себя, что такое любовь, и ее зеленые глаза загорелись огнем, с каждым днем открываясь все шире и шире. Сначала в них словно искорки замелькали, а потом… Через месяц в них уже полыхало пламя; как говорят, моя мать тогда неважно выглядела, она казалась изможденной, похудевшей, почти спятившей. Она и вправду тогда едва не чокнулась, она была просто без ума от Марка. Она больше не виделась со своей матерью, она дала отставку своему жениху, да не просто с ним рассталась по-хорошему, а буквально вышвырнула его из своей жизни. От отца она получила в наследство моторную крейсерскую яхту, потихоньку ржавевшую и приходившую в упадок в тихой заводи на реке Руа. Вот тут-то о ней Нелли и вспомнила, потому что ей нужно было где-то обосноваться с Марком, от которого она просто голову потеряла. Она хотела отправиться с ним в путешествие в дальние страны. Она мечтала о том, что целый год они будут скитаться вдвоем, переживать приключения… о годе любви… Ну, он не возражал. Она хотела родить ребенка, и не через десять лет, когда уже будет старой, а он начнет изменять ей направо и налево с молоденькими девчонками, которых будет называть, как ее сейчас, лапочками и кисками,

нет, она хотела завести ребенка немедленно, потому что хоть лет ей было и немного, она уже была достаточно женщиной, чтобы чувствовать, что ребенок — это хороший, надежный капкан для волка-одиночки, а мой отец и был именно таким волком-одиночкой. Мой папаша был тогда на все согласен, да и почему бы ему было не соглашаться, ведь эта история ему ничем вроде бы не грозила. Итак, он сказал: «Ну что же, семья, ребенок — это прекрасно!» Он даже соорудил в каюте яхты колыбель, но месяц проходил за месяцем, а она все никак не могла забеременеть, и он повез ее в больницу на обследование, чтобы узнать, в чем причина ее бесплодия: то ли у нее какие-то проблемы по женской части, то ли она пребывает в ступоре из-за каких-то явлений в психике, то есть дело не в самом теле, с ним-то все в порядке, а дело в голове. Ну, так и оказалось, что Нелли как бы находилась в заторможенном состоянии именно потому, что слишком сильно хотела ребенка, вот у нее ничего и не получалось. Папаша принялся ее уговаривать: «Все хорошо, Нелли, только не надо спешить, у нас будет ребенок, когда время придет, когда он нас сам выберет, когда мы будем далеко отсюда». Не знаю, что тогда поспособствовало тому, что Нелли хорошела день ото дня: любовь или что-то еще, быть может, жестокая ссора и разрыв с ее матерью, — но она прямо на глазах расцветала, превращалась в настоящую красавицу, она стала нравиться мужчинам, на нее начали обращать внимание, ей свистели вслед на улицах, от нее просто балдели. В июле исполнился год, как они были вместе и любили друг друга. Они покинули Гавр и по каналам отправились на юг. Они набили яхту водонепроницаемыми мешками с различными товарами (даже в колыбель напихали); товары были выбраны по вкусу Нелли, то есть это были клубни, луковицы и корневища цветов, тыквы, фасоль, соя, кукуруза; она, видите ли, предполагала, что все это можно будет продать неграм в Африке, куда она вознамерилась добраться. Разумеется, Марк-то понимал, что никаких негров они никогда в глаза не увидят, что их яхта — всего-навсего старое ржавое корыто, вернее, решето, на котором невозможно плавать не только по морям, но и по реке-то плыть опасно, но вот только он не знал, как об этом сказать Нелли. Сейчас, когда посудина вроде бы держится на плаву, винт вращается, а пасущиеся по берегам реки коровы не разбегаются при виде этой развалины, в страхе задрав хвосты, Нелли немного действовала ему на нервы, потому что постоянно донимала его расспросами по поводу того, в надежный ли банк и под хорошие ли проценты он положил деньги, предназначенные для путешествия. По ее мнению, он мог бы показать ей квитанции, но он почему-то этого не делал, вот она и беспокоилась, его же такое недоверие оскорбляло, ведь по его разумению, сумма-то была пустячная, так, ерунда, всего-то сорок пять тысяч! А для нее сумма эта вовсе не была пустячной, для нее это были целых сорок пять тысяч. Короче говоря, они стали ссориться и однажды вечером она расплакалась и даже пригрозила, что бросит всю эту затею с путешествием и его самого. К Рождеству они оказались на Роне, там, где начинались солончаки, и он говорил ей: «Видишь, Нелли, там вдали темно-синюю полоску у горизонта? Это море, Нелли, мы скоро до него доберемся». Увы, они так до него и не добрались. Они причалили к пристани на каком-то большом пруду, и для праздничного ужина Марк купил у сына местного смотрителя шлюза живых лягушек, в надежде, что Нелли их так приготовит, что пальчики оближешь, но она почему-то сочла, что это отвратительно, мерзко, гнусно, она принялась вопить, что любящий мужчина не заставляет любимую женщину жрать на Рождество гадких лягушек. Ну, она их и выбросила в иллюминатор, а Марк взревел, что следом за лягушками он выкинет вон и ее… На пруду они тогда были не одни, рядом с ними стояла большая парусная яхта, вся в пятнах ржавчины. Соседом их оказался какой-то испанец неопределенного возраста, ни молодой, ни старый, так, не разбери-поймешь, не сказать, что выдающийся красавец, но и не урод. И вот Марк, чтобы отвлечься, внести какое-то разнообразие и не коротать вечер под Рождество наедине с обозленной женщиной, пригласил этого случайного соседа встретить с ними Рождество, что служит еще одним доказательством того, что наша жизнь — это рулетка и что родственную душу не следует задевать по пустякам, что лучше не рисковать и не связываться, не ссориться из-за ерунды. Вот, например, взял человек да и купил лягушек на ужин, откуда ему было знать, что тем самым он загубит свою жизнь? Что он убьет свою судьбу, выстрелив ей прямо в сердце? Я так и вижу, как они провели это Рождество на пруду, как они сидели за праздничным столом вместе с испанцем в тот роковой вечер. Я это вижу так явственно, словно я там был. Потому что этот вечер стал роковым не только для них, но и для меня. Именно тогда и началась моя жизнь.

IV

Обе яхты отошли от пристани и стали на якорь посреди пруда. Было холодно, и первые звезды появились на небе, окрашенном в необычный медно-красный цвет, что предвещало ветреную погоду. Марк и Нелли вели разговоры о любви на корме яхты, они медленно, но верно шли к разрыву, терзая друг друга и себя. Нелли говорила: «Я больше не верю в твою любовь». Она стояла, держась за поручни, и рассеянно смотрела вниз на стоячую воду. Она только что встала из-за стола и вышла из каюты, Марк последовал за ней, оставив испанца в одиночестве внизу. «А почему ты больше в нее не веришь?» «Ты мне не нравился, но какой же ты был краснобай и бахвал… Кто бы устоял на моем месте? Я была без ума от тебя…» «Я тебе не нравился? Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому!» Он говорил тихо, почти шепотом, Нелли отвечала ему нормальным голосом и говорила, что он нервничает, а ей всегда трудно разговаривать с человеком, который нервничает, потому что она сама начинает нервничать. В общем, не любила она разговаривать с тем, кто пребывает в раздраженном или возбужденном состоянии, вот не любила, и все тут! Испанец, сидя за столом в одиночестве, должно быть, объелся и упился… «Ты устала, у тебя сегодня не лучший день, слишком много переживаний, поверь мне…» «Нет и нет!» Каждый раз, когда она говорила «нет», он напрягался и мрачнел. Он делал все новые и новые попытки объясниться, помириться, как-то все сгладить, он клялся ей, что хранит ей верность, что верит ей, что они с ней будут весело смеяться над этой размолвкой всего через несколько дней. Но Нелли его не слушала, она слушала некий внутренний голос (или голос некоего доброго духа этого места), и этот голос твердил ей без устали: «Все кончено». А Марк приходил в отчаяние, он знал, что за мужчиной не может остаться последнее слово, если он имеет дело с женщиной, которая пытается найти правду в глубинах своего сердца, а сердце Нелли ощущало невероятную пустоту от горя, потому что оно слишком сильно прежде любило, а теперь любить перестало; она приходила в отчаяние от того, что теперь они уже не были ни любовниками, ни просто добрыми друзьями, не были друг другу вообще никем, а были всего лишь двумя обманутыми в своих надеждах глупцами, соблазнившимися когда-то журавлями в небе, которых каждый из них придумал для другого, и вот теперь эти журавли улетели…

Она тяжко вздохнула и повернулась к нему лицом.

— Я хотела быть тебе хорошей женой, хотела нарожать тебе столько детей, сколько ты пожелаешь, или не иметь их вовсе.

— Да хватит тебе молоть всякий вздор, идем лучше ужинать!

— Оставь меня.

Он решил сменить тактику, попробовал прибегнуть к нежности и ласково провел ладонью по ее затылку.

— Да ты просто комок оголенных нервов! — воскликнул он, ощутив, как вся она сжалась, съежилась от его прикосновения.

— Быть может, ты…

Рев мотора заглушил голос Марка. Небольшой самолетик как раз делал разбег по взлетной полосе, шедшей неподалеку от пруда, чьи желтые и фиолетовые огни отражались в воде и образовывали у самой кромки воды длинную нить, похожую на нить ожерелья. В воздухе пахло лавандой и керосином.

— Быть может, ты беременна…

— От кого? — зло и насмешливо спросила Нелли. — От тебя, что ли?

После того как они прошли через шлюз, Нелли очень изменилась, она словно раздвоилась в какой-то момент, и теперь она была как бы и не она, а ее сестра-двойняшка, односложно отзывавшаяся на ее имя; она смотрела на Марка так, как будто была едва с ним знакома, а когда он к ней прикасался, в ее глазах мелькал испуг.

— Ты будешь далеко не первая!

Она открыла было рот и уже собиралась что-то сказать, но потом передумала и заговорила о чем-то другом.

— Когда у нас возникли кое-какие сомнения, ты отправил меня в больницу. Мне делали уколы, у меня много раз брали кровь, меня гоняли из кабинета в кабинет, меня запугивали всякими ужасными процедурами и перспективами тяжелых операций, студенты рассматривали меня во всех позах, мерзкий старик-гинеколог хлопал меня по попе и громко ржал, тебе все это, должно быть, доставило большое удовольствие, ты от души повеселился…

— Но ты же согласилась, ты во всем со мной соглашалась, ведь это было необходимо…

— Ты отдал меня в руки специалистам, чтобы они проверили меня с помощью всевозможных тестов, и ты сам подвергал меня тестированию, и ты очень радовался тому, что результаты были хорошие. Я понимаю, что ты гордился собой. И вот теперь я беременна, смех, да и только!

Он побагровел.

— Когда это случилось?

— В прошлую среду, в пятнадцать минут одиннадцатого.

— Прекрати надо мной издеваться!

— Ты что, мне не веришь? Ты думаешь, я бесплодна? Я что же, выходит, по-твоему, не имею права забеременеть от тебя?

— Да нет, почему же… — протянул он как-то странно, каким-то нерешительным бесцветным голосом.

— И это все, что ты можешь сказать? Как я погляжу, на тебя это известие не произвело особого впечатления?

— Да нет же, я просто обезумел от радости. Я только жду, чтобы этот болван ушел, чтобы заорать от восторга.

У нее был такой вид, словно она хотела что-то сказать, словно у нее что-то вертелось на языке, какая-то тайная мысль затаилась в уголках ее глаз, что-то неуловимое и непонятное было в выражении ее лица, в трепещущих ресницах, в складках у рта… Прошел уже месяц, как они вышли из Гавра. Три недели безоблачного счастья пролетели как сон, и как же они теперь были далеки, эти три недели. В последнюю неделю двое, составлявшие прежде дружную пару, без конца бранились, грызлись, ссорились, потому что им уже для того, чтобы быть счастливыми, любви было недостаточно. Нелли замкнулась в себе. Она не хотела смотреть на Марка так, как смотрела совсем недавно: просто смотреть и любоваться, — нет, теперь она за ним наблюдала. Она не разговаривала с ним доверительно и попросту, ради удовольствия узнать его мнение или удостовериться в том, что они оба придерживаются одного и того же мнения и хранят в памяти почти одинаковые воспоминания. Нет, теперь она наносила точные удары, очень болезненные и оставлявшие кровоточащие раны, и наносила она их при помощи незначительных вопросов, на которые он отвечал крайне уклончиво, стараясь скрыть удивление, что такие вопросы возникали и становились предметом обсуждения. По вечерам она деланно зевала во весь рот. Он вдруг обнаружил, что такая красивая девушка нисколько не стеснялась, отказывая в любви мужчине, которого, по ее словам, она любила. Правда, теперь этого она уже и не говорила.

— Мы сделаем тест завтра утром, рано-рано. Уйдем отсюда немного позже, чем намечали, ну так что с того? Впереди у нас целая жизнь, в особенности если ты ждешь ребенка… Представь себе…

— Уже напредставляла… Хватит с меня! Выше крыши! Знаешь что, надуй-ка лодку и отвези меня на пристань. Ты должен это сделать, раз я прошу. Мне потребуется совсем немного времени, несколько минут, не больше, чтобы собрать сумку.

Он не воспринял ее слова всерьез и решил над ней посмеяться.

— Так ты что же, больше не беременна?

— Женщины очень переменчивы, и тебе это известно… Ну же, отвези меня на берег.

— Да ведь скоро совсем стемнеет, это просто опасно!

Он положил ей руку на плечо. Он не знал, что прикасается к ней в последний раз.

— Я иду вниз. Пойдем… Ну, идем же!

Он направился к каюте. С палубы было видно, как внизу подмигивали огоньки маленькой искусственной елочки.

— Эй, Марк! — окликнула его Нелли, словно нанося удар в спину. — А что это значит, азоо… махиноз?

Сердце Марка перестало биться. Он не заставил ее повторять вопрос, а торопливо ответил:

— Понятия не имею.

Внизу, на последних ступеньках лестницы, он с трудом перевел дыхание и буквально увидел внутренним зрением, как у него в мозгу огромными буквами отпечатывается слово «Азооспермия». Да, такое слово нельзя придумать, его нельзя произнести без причины, оно не может сорваться с губ просто так. Такое слово способно раздавить, уничтожить, ибо оно лишает тебя надежды на то, что от тебя может родиться ребенок! Она не произнесла его, это жуткое слово, означавшее отсутствие живых клеток в его сперме, но это было равносильно тому, что она прокричала бы это слово прямо ему в лицо. Она его исказила, чтобы немного смягчить удар, но от этого было не легче. Как? Откуда она узнала? Кто ей рассказал? Ну почему, почему они все, эти чертовы бабы, так хотят иметь детишек? Почему они хотят от мужиков только этого?