Осмос
Шрифт:
Тоненькая струйка крови медленно сползала по щеке Нелли, достигла уголка рта, и Нелли вытерла кровь рукавом.
— Толстая корова! — взорвался Марк. — Дура! Бестолочь! Снимай, тебе говорят!
Он больше не отдавал себе отчета ни в том, что говорит, ни в том, что делает, он хотел только одного: чтобы она сдалась, смирилась, уступила ему, покорилась ему. Он хотел сделать ей больно, хотел заставить ее страдать… Он ее любил…
Нелли сделала несколько странных, судорожных движений, подаваясь назад и как бы отползая от него по банкетке подальше, потом она скрестила руки на груди, ухватила свитер за «подол» и, вывернув его наизнанку, сняла его. Как только свитер мелькнул у нее над головой, Марк очень тихо, так, чтобы испанец не слышал, взмолился:
— Надень его, надень снова, ради бога!
Под свитером у нее оказалась только шелковая маечка, прозрачная, как намокший лепесток цветка.
— И отдай мне эту майку.
В ее зеленых глазах он увидел свое отражение, увидел себя таким, каким не видел ни в одном зеркале, увидел себя таким, каким был на самом деле. Майка вспорхнула и слетела с плеч Нелли; теперь на ней не было ничего, кроме медальона.
— Вот дрянь! — выдохнул Марк. — Я теперь готов держать
Марк видел испанца, застывшего у стола и смотревшего на них обоих своими большими глазами. Наконец-то этот тип оторвал от стула свой зад. И вовремя… Теперь предстояло перейти к очень и очень серьезным вещам…
Той же ночью, когда Марк вновь появился на палубе яхты, он громко смеялся и надсадно кашлял, так, словно хотел вместе со слюной и рвотой выхаркнуть и легкие. При виде звезд у него закружилась голова, и он упал, ударившись о поручни на корме. Удар был такой силы, что он описался, да так, что здорово замочил брюки. За его спиной красноватый дымок поднимался из иллюминаторов. Но ни один отец семейства, припозднившийся на берегу, ни одна добропорядочная супруга, мучившаяся бессонницей, ни один гуляка его не заметил, никто ничего не видел, никто не взял на себя труд вообразить бедных детишек в ночных рубашках и пижамках, мечущихся среди языков пламени! Короче говоря, никто не пришел на помощь! Дымок постепенно рассеялся, и когда он совсем растаял, Марк все еще лежал, как куча тряпья у поручней, с открытыми глазами, выжидая, когда ему станет чуть получше, чтобы вновь спуститься в самое пекло. Он был жалок, а самому себе он был отвратителен. Дул легкий ветерок, но был он холодный и резкий при порывах. Ноги у Марка заледенели, руки онемели, одеревенели… Небо было густо усеяно звездами… Идеальная погода, чтобы где-нибудь в тепле заниматься любовью… Звезды, звезды, по всему небу, от края до края… Нелли говорила…
— Нелли… Нелли…
Он с трудом встал на ноги и потащился к каюте.
Внутри нестерпимо воняло гарью. В темноте перед его глазами плыли едва различимые мутные пятна иллюминаторов. Было слышно, что по полу что-то катается. «Выключатель там», — подумал он, поднимая руку и ощущая, что поднимает не часть своего собственного тела, а тяжеленное бревно, бывшее ему явно не по силам. Он наугад хватался и цеплялся за какие-то предметы, его ноги наступали то на что-то мягкое, то на что-то твердое, с хрустом и треском ломавшееся, и хотя хмель еще не выветрился из его головы, он все же боялся, что наткнется на чье-нибудь тело, боялся, что этот «кто-то» придет в себя и устроит ему взбучку… а еще он боялся, что тело может оказаться трупом. Только этого ему и не хватало!
Наконец Марк дотянулся до выключателя, щелкнул им, и неоновые лампы тотчас же загорелись. При виде той картины, что представляла теперь каюта, он испытал сильнейший шок. В розовато-коричневатом мареве все плыло перед глазами, но даже через эту пелену можно было разглядеть, что в так называемой кают-компании царил такой дикий кавардак, такой ирреальный хаос, словно его специально создал и заснял на пленку пьяница-оператор, едва вышедший из комы после очередного запоя. Марк задрожал. Его била крупная дрожь, на лбу выступил обильный пот. Сказать, что в каюте дрались, значило ничего не сказать. Скорее можно было сказать, что яхты как таковой больше не существует, ибо ее в ходе этой схватки просто варварски уничтожили. Кто-то не то стрелял по переборкам петардами, не то запускал в них дымовыми шашками. Здесь все смешалось: обгоревшие обрывки обоев и щепки от лакированной мебели, оплавившиеся лохмотья искусственной кожи, какие-то перекрученные, искореженные металлические рейки, изодранные в клочья кружева; колыбель, сорванная наполовину с места, висела на двух вместо четырех веревках, и все мешки и мешочки с клубнями, корневищами и луковицами, заполнявшие ее, вывалились на пол; некоторые из них прорвались, так что их содержимое, то есть клубни и луковицы, рассыпались, раскатились по всей каюте, и именно они трещали под ногами. На полу также громоздились кучками объедки, сломанные и выпотрошенные петарды, какие-то шмотки, кем-то использованный огнетушитель, покрытый остатками пены, и жалкие «останки» на три четверти сгоревшей искусственной елочки. Марк нагнулся, чтобы поднять свой нож.
— Нелли, — еще раз позвал он, едва-едва сознавая, что на борту яхты, где все плавало в красноватом дыму, он совсем один, весь пропитавшийся запахом гари.
Он пошел дальше и добрался до каюты, служившей спальней. Там было тихо и поразительно чисто. Однако Нелли там не было. Она не лежала в постели под одеялом и не читала при свете ночника книгу, закинув одну руку за голову, как она делала по обыкновению… А где же она?.. На постели лежал конверт. Судя по тому, кто значился на нем отправителем, а кто адресатом, это не было прощальное послание от Нелли. Письмо, правда, было адресовано ему, но не просто Марку, а господину Марку Лупьену, и отправлено оно было из больницы Беклера в Кламаре. Перед отъездом он просил отправить ему это письмо в Гавр, когда будет получен интересовавший его результат, но когда письмо действительно пришло в Гавр, он уже не мог прийти на почту к окошечку «До востребования», чтобы получить его, так как был уже далеко от Гавра; на конверте виднелись штампы десятков речных управлений, куда письмо поступало, догоняя его по реке, но всегда с опозданием на день-два, чтобы в конце концов попасть в руки к Нелли. В письме содержался итог десятилетних обследований, пройденных Марком, одно слово в самом конце означало приговор, потому что помещало его в разряд безнадежных больных, страдающих азооспермией. Марк бросил письмо на кровать. Именно оно все погубило…
Марк вернулся в разгромленную кают-компанию и сел на пол, раздвинув ноги и упираясь спиной в остатки обуглившейся двери. Свет неоновых ламп постепенно тускнел, дрожа и подмигивая; яхту слегка покачивало и в такт качке по столу медленно «ездила» бутылка, формой своей напоминавшая фигуру обнаженной женщины, эдакая стеклянная Венера, которой уже нечего было отдать. Он задавался вопросом, когда же он расплачется. Увы, в его сперме не было жизни, а в его слезах, по-видимому, не было искреннего горя. Ему теперь оставалось одно: умереть
На рассвете он в первый раз обратил внимание на то, что испанская парусная яхта исчезла. Она стояла здесь рядом еще накануне вечером, но теперь… теперь ее не было! Он подозревал, что Нелли кокетничала с иностранцем, охмурила его, но ему и в голову не приходило, что она способна сбежать с ним. Где-то в небе загудел самолет, шедший, вероятно, на посадку и искавший в тумане посадочную полосу. Яхта медленно, но верно погружалась в воду, нос уходил вниз, а корма поднималась. В заводях дремали розовые фламинго, они не проснулись даже тогда, когда Марк стал спускаться к воде по железной лестнице на корме. Он не остановился, не замер на последней ступеньке, не заколебался, а закрыл глаза, согнул ноги в коленях, приложил одну руку к груди, другую сжал в кулак и соскользнул вниз. Он впервые делал попытку свести счеты с жизнью и почему-то именно в этот миг ему страшно захотелось пить, он буквально умирал от жажды. Сколько же метров он преодолел под водой? На сколько он опустился? Метров на шесть… он коснулся ногами дна, сделал несколько судорожных движений, пытаясь разогнать ил и тину, но было так темно, что он закрыл глаза. Далеко в глубинах своего сердца он вдруг увидел нечто… но нет, то была не беззубая улыбка скелета, а маленькая девочка, приближавшаяся к нему и размахивавшая руками. Где, черт побери, он ее уже видел?
V
Восемь месяцев спустя господин Марк Лупьен, обосновавшийся в городке Лумьоль в департаменте Дром, уже мог себе позволить роскошь заказать в типографии сто экземпляров визитных карточек, на которых кроме его имени и фамилии было еще указано и его социальное положение: агент по взысканию долгов компании «Свитчен Гэлэкси». Он по-прежнему носил длинные волосы, то перехваченные на лбу банданой, то схваченные лентой или резинкой на затылке в виде конского хвоста, но его шея больше не возвышалась над глубоким вырезом майки, оставлявшей обнаженным чуть не половину торса, жаждавшего соприкосновения со свежим воздухом, нет, теперь ее украшал чистый и плотно к ней прилегающий воротничок рубашки, перехваченный черно-синим галстуком с монограммой в виде переплетенных зеленых букв СГ.
В выходные и праздничные дни он вместе с другим агентом и слесарем являлся к должникам и когда полюбовно, а когда сурово и грубо, не убеждением, а силой, выколачивал долги, так сказать, охранял финансовые интересы компании и защищал ее права. Вообще-то компания в своей деятельности придерживалась уже многократно отработанного и испытанного коммерческого принципа: учить уму-разуму простофиль, возлагать ответственность на людей наивных и приучать их чувствовать свою ответственность, продавая в кредит максимально большое количество встроенных кухонь всем подряд, то есть как людям, слывшим кредитоспособными и зарекомендовавшим себя в качестве аккуратных плательщиков очередных взносов за вещи, купленные в кредит, так и тем, кто подобной репутацией не обладал, ибо в компании каждый покупатель считался чуть ли не царем. При первом же просроченном платеже компания направляла к должнику грузчиков-слесарей и небольшой грузовичок без опознавательных знаков, и вещь, которую должник уже считал своей, увозили, а первоначальный взнос или уже выплаченную часть суммы не возвращали. Марк был в душе согласен с тем, что в подобной практике имелся некий умысел, преследовавший цель получения незаработанной прибыли; что касалось лично его, то ему в таких поездках чаще приходилось утешать несостоятельных должников и осушать их слезы, чем показывать зубы; закон был на стороне компании, и деньги обычно возвращались в кассу с хорошим наваром. Компания «Свитчен Гэлэкси» крепко стояла на ногах, кичилась солидным положением в мире бизнеса и солидным счетом в банке в Вадуце, столице Лихтенштейна, где она официально была зарегистрирована. Разумеется, первоначальные цены на продукцию, которой торговала фирма, были не просто завышены, а чрезмерно вздуты; конечно, дело это требовало некоторых капиталовложений, определявшихся не только необходимостью закупать у поставщиков товар, но и необходимостью подкупа лиц, предоставлявших первоначальные ссуды покупателям, а также существованием отлаженного механизма конфискации имущества у должников и перепродажи (в общем-то незаконной) на черном рынке однажды уже проданного товара, но возвращенного на склад почти новым по причине неуплаты очередного взноса. Короче говоря, компания процветала за счет обычного жульничества, совершавшегося на вполне законных основаниях. Марку жаловаться и сетовать было особенно не на что, да он и не жаловался. Иногда он тоже занимался «своим маленьким бизнесом», то есть работал на себя, нанося незначительный ущерб компании, но блюдя собственные интересы: изредка он за скромную плату ставил в квитанции пометки об уплате долга и получал от клиентов конверты с банковскими билетами, коих бывало то побольше, то поменьше, в зависимости от важности его посредничества. Ему бы никогда не пришло в голову называть содержимое этих конвертов «винными бурдюками» (как звучит по-французски название взятки), тем более что он теперь не брал в рот ни капли спиртного, дав зарок не пить.