Осмос
Шрифт:
Он едва не добавил:
«Мы — честные коммерсанты, честные деловые люди, а не какие-нибудь разбойники и грабители», — но стиснул зубы и промолчал. Она находилась в доме всего три минуты, и уже начала что-то подозревать, уже находила, что его работа — это какие-то темные делишки, уже оказалась во власти своего богатого воображения и что-то напридумывала, что его фирма занимается чуть ли не ограблениями со взломом, о том, что сотрудники компании — это банда злоумышленников, что у него здесь настоящий тайный склад, где хранится награбленное добро, что он занимается укрывательством и что он и есть главарь банды!
— Дом сдан тебе в аренду? Или ты уже его владелец?
— Он достался мне на условиях так называемой аренды с последующей продажей. Через два года я смогу его выкупить на довольно
— А это что такое?
Она тыкала указательным пальцем в железный ящик, стоявший на кухонном столе, на котором Марк обычно работал над документами и раскладывал «дела» в две стопки: налево шли те, где все можно было уладить полюбовно, а направо ложились те, где возникли спорные вопросы, и дело могло дойти до суда.
— Это денежный ящик, в котором хранятся деньги, поставленные на лошадей на бегах, на выигрыш какой-нибудь команды в спортивных соревнованиях…
— А деньги там есть?
— Да нет, там пусто, я только вчера сдал выручку в банк. — И он открыл ящик, чтобы доказать истинность своих слов.
— А это что за сейф? Там тоже пусто?
— Да, тоже пусто. Это просто старое барахло. Несколько лет назад банк «Креди агриколь» обновил оборудование и закупил для своего хранилища новые сейфы, а старые пошли на переплавку и, может быть, превратились в арматуру бетонных блоков, из которых сложена плотина. Ну а этот… по каким-то причинам избежал участи своих собратьев.
В эту минуту Нелли вскрикнула. Под стул, на котором она сидела, незаметно и совершенно бесшумно пробрался маленький рыженький, почти розовый песик и принялся жадно лизать ее стертую в кровь пятку.
— Тотен, фу! — приказал Марк грозно, но тотчас же смягчился, растроганный умильным выражением собачьей мордочки. Он подхватил щенка одной рукой и прижал к груди.
У Нелли вырвался какой-то сдавленный нервный смешок.
— Как ты его называешь, этого уродца?
— Тотен.
— Но ведь это мое детское прозвище, его придумал мой отец, когда я была совсем маленькой.
— Мне тебя очень не хватало, я тосковал, вот и все. Ну а теперь, раз ты здесь, совсем другое дело… Я буду называть его… ну, скажем, Медором. Согласен, Тотен?
Она вновь засмеялась, но на это раз иным, веселым, заливистым смехом; она закинула голову назад, и подол ее платья задрался, обнажив ноги намного выше колен. Мгновение спустя она уже пристально смотрела на Марка, наблюдая за его реакцией, а у него кровь прихлынула к лицу; он побагровел до корней волос. Она ведь так изменилась! Глаза стали такие огромные и такие зеленые! И взгляд этих глаз словно обволакивал тебя и очаровывал. Этот взгляд был так обольстителен… и так обманчив! От нее словно исходили какие-то загадочные флюиды чувственности, беспокойства и нетерпения. Он делал над собой невероятные усилия и еле-еле сдерживался, чтобы не спросить, откуда она такая взялась и в чьих умелых руках она побывала, чтобы превратиться в то, чем она теперь стада, что у нее лежит в рюкзачке цвета хаки, почему она приехала и почему приехала именно сегодня.
— Ты какой-то странный, — протянула Нелли. — Кого-нибудь ждешь?
— Никого я не жду.
— А подружка у тебя есть?
Вопрос ему не понравился, но все же он ответил:
— Постоянной нет.
И это была чистая правда. Он не раз и не два пробовал завести интрижку с дочками старьевщиков и сборщиков железного лома, живших у самого берега реки, но никакого удовольствия не получал. Когда его начинала мучить «жажда», когда ему хотелось мягкого податливого женского тела, он отправлялся в какой-нибудь поселок, но всякий раз возвращался, испытав горькое разочарование. Он никому не позволял проникнуть в свое сердце, в свою душу, он любил одну только Нелли.
— Нет, ты все-таки какой-то странный. Есть хочешь?
Она сняла шарф и куртку, направилась к холодильнику.
Теперь он увидел, что на ней очень красивое платье бежевого цвета с большим вырезом. На гладкой коже поблескивал золотой крестик.
Нелли ужинала с большим аппетитом; сидевший напротив нее Марк тихим голосом задавал ей вопросы, на которые она, занятая процессом поглощения еды, не отвечала. Марк то и дело сбивался, путался, умолкал, потому что тысячи
— Итак, ты бросил пить. Совсем не пьешь?
— Пью… воду…
— А что здесь делают все эти бутылки?
Он взглянул на картонные коробки, громоздившиеся на выложенном шестигранной плиткой полу. Он к ним даже не прикасался…
— Так… подарок одного клиента. Бедняга считал, что его положение совсем отчаянное, а я ему немножко помог, вот он и извлек это сокровище из погреба.
Она как-то странно посмотрела на него.
— Мой отец тоже пил воду, пил постоянно. По ночам я слышала, как он жадно пил прямо из графина или бутылки. Он будил меня, чтобы я наполнила бутылку. У меня сложилось впечатление, что он умрет, если перестанет пить. Выбора у него, по сути, как оказалось, не было: либо надуваться водой под завязку, либо подыхать, либо вновь погружаться в море алкоголя. Что он и сделал… И однажды вечером заснул за рулем…
Она никогда раньше ничего не рассказывала о своем отце, водителе-дальнобойщике, как оказалось, пившем по-черному и ставшем законченным алкоголиком. И вот только теперь проговорилась, что этот водила-лихач свалился в кювет вместе с десятью тысячами крохотных цыплят, которых он вез. В другой день эта история наверняка бы заинтересовала Марка, но сегодня ему было начхать на этого паршивого шоферюгу, начхать и наплевать!
— Я не хочу кончить так, как кончил он, — сказала Нелли.
Он рассмеялся, потому что эта идейка показалась ему ужасно забавной.
— Ну, для этого ты уже должна была бы начать здорово закладывать за воротник!
— Это ты так думаешь, а мне кажется, что я и так успею, — сказала она, откладывая вилку в сторону.
Он увидел, как потухли зеленые глаза, а когда она заговорила вновь, он услышал в ее голосе прежние интонации растерянного, перепуганного ребенка. Она боялась всего на свете, дела ее шли слишком плохо, чтобы можно было надеяться, что как-нибудь все наладится. В свои двадцать два года она, по ее представлениям, была старой клячей, озлобившейся сварливой старой каргой. У нее за душой не было ни единого завалящего су. Вот почему она приехала к нему. Она будет жить у него, и не о чем здесь спорить, ведь они когда-то были очень и очень близки, не так ли? Помнишь? Быть может, она даже сможет в недалеком будущем платить ему за проживание… если он вернет ей ее сбережения… те самые деньги, которые он должен был положить в банк на ее имя перед тем, как они отправились в путешествие по каналам. «Ведь это все, что оставил мне мой отец, а ты у меня украл эти деньги… ну, не украл, так взял взаймы…» По словам Нелли, Марк должен был ей заплатить и за потопленную яхту, и за ее личные вещи, оставшиеся в шкафу, и за ее драгоценности. Да, у нее были кое-какие безделушки, не особо ценные, кроме одного кольца, вот то была действительно семейная реликвия, фамильная драгоценность, очень и очень дорогая… а остальное — так, ерунда, но она ими очень дорожила, всю жизнь берегла как зеницу ока, в особенности одну вещицу, тот самый медальончик, который ей надели на шейку при крещении и который он с такой злостью тогда сорвал и швырнул бог знает куда… Надо бы все эти убытки посчитать, вероятно, сумма получится значительная… Но сейчас она так устала… Она не спала уже…