Осмос
Шрифт:
— Так долго, — сказала она сонным голосом, с трудом подавляя зевоту. — Я буду спать наверху, ты — здесь, внизу. Ведь мы с тобой почти супружеская пара. Супруги живут под одной крышей. После долгой разлуки обычно людям надо вновь привыкать друг к другу. Вот мы и будем привыкать. На это потребуется время… Спокойной ночи… До завтра…
Она встала из-за стола и стала неторопливо подниматься по крутой лестнице, ведущей на второй этаж. Ступеньки под ее ножками жалобно заскрипели, и этот скрип напоминал кошачье мяуканье. Даже когда не только она сама, но и ее тень исчезла из виду, Марк все еще сидел, закинув голову и не сводя глаз с верхних ступеней лестницы, той самой лестницы, которую он с трудом извлек из зарослей шалфея и ежевики, где она гнила и где ее точили жучки-короеды. Вообще-то он никогда всерьез не надеялся, что однажды ее ступени заскрипят под шагами Нелли, что она будет ступать по этим ступеням своими такими невозможными, такими соблазнительными голыми ногами…
То,
— Она же влюблена…
Произнес он эти слова достаточно тихо, потому что не до конца был все же уверен в том, в чем пытался себя уверить, но достаточно внятно, чтобы эти слова достигли слуха Нелли. Она что-то говорила о деньгах? Вздор! Бред! Она же в них ни черта не смыслит! Она вроде бы заикнулась о том, что он должен ей какую-то сумму? Что он должен возместить ей ущерб? А зачем? Молодую девушку никогда нельзя назвать неимущей. Она не нуждается в том, чтобы покупать в кредит жизнь, изобилующую всяческими удовольствиями, жизнь приятную, комфортную… Ей просто для проформы дают подписать некие бумаги, она ставит свою подпись, а потом… потом эти бумаги уничтожают, вот и все… У красивой девушки всегда найдется, чем заплатить, чтобы купить себе золотое руно, ведь она сама и есть это золотое руно… Истина-то состояла в том, что Нелли вернулась к нему, терзаемая угрызениями совести, гордыней и желанием прибегнуть к хитрым уловкам, но на самом-то деле истина заключалась в том, что она не могла без него обойтись, не могла жить без него. Ну а что же он? Да, у него есть к ней вопросы, и накопилось их немало. Но без паники, она на них наверняка ответит.
Марк, как был в комбинезоне, так и остался в нем, даже грязных башмаков не снял, и в таком виде растянулся на кровати поверх одеяла, полусидя, полулежа, так что ноги у него доставали до полу. Иногда он включал карманный фонарик и освещал потолок: там, наверху, в тепле и покое спала Нелли. Он чувствовал, что перевозбужден от того, что она здесь, рядом. Надо быть поосторожнее с тем, что прямо прет из подсознания. Открытые глаза видят то, что происходит здесь и сейчас, в реальном времени. При закрытых глазах тебя начинают осаждать дурные мысли, и твои глаза начинают видеть все в дурном свете. Мысли лихорадочно мечутся, словно шарят по углам в поисках чего-то забытого, путаются, ничего не находят, потому что какая-то нить оборвана… Не так уж это все и страшно, то, что она несла про потопленную яхту и про якобы пропавшие по его вине вещички, но все же, все же… Что же такое там произошло? Он не помнил, что срывал с нее какой-то медальон, надетый ей на шею, когда ее крестили… А она говорит, что сорвал, да еще с невиданной злобой… Он все время натыкался в своих воспоминаниях на следующую картину: Нелли в полумраке, при свете огоньков рождественской елочки поднимает скрещенные руки, лицо ее скрыто прозрачной промокшей маечкой, грудь обнажена… А дальше? Что было дальше? Он ничего не помнил… Просто провал в памяти… Дальше он видел ту самую маленькую девочку, размахивавшую руками, потом… потом ему показалось, что он уже на том свете… потом он поплыл, и вот он уже в зарослях тростника, его тошнит, нет, просто выворачивает наизнанку. Он дорого заплатил бы за то, чтобы четко и ясно представлять, что произошло на яхте… дорого… Да он бы жизнь отдал за это! Хотя, вероятно, он сам, боясь самого себя, постарался забыть всю эту историю, так сказать, отправил в бездонный колодец подсознания, но она не хотела лежать спокойно на дне и постоянно тревожила его совесть… ведь кто-то же стрелял по переборкам петардами… какой-то псих… этот чокнутый вытащил из ящика особый пистолет для стрельбы такими петардами и принялся палить во все стороны… ведь не сами же они взрывались… То же самое и с топориком… Ну ведь кто-то его всадил в днище яхты? Кто-то настолько тронулся рассудком? Я, что ли, Марк? Но ведь отделал я заново эту плавучую мыльницу не для того, чтобы разнести ее в щепки в эту рождественскую ночь! Даже азооспермия не способна довести человека до такого безумия! Нет, ничего он не помнил, ровным счетом ничего, но не стоило в этом признаваться Нелли, потому что она могла бы, пожалуй, этим воспользоваться и превратила бы еще, чего доброго, свой паршивенький, дерьмовый медальончик в настоящее бриллиантовое ожерелье, якобы поглощенное рекой по его вине.
Внезапно глаза его сами собой раскрылись и уставились в потолок. Наверху кто-то ходил взад-вперед. Мало что соображая, как лунатик, он прошел через комнату и поднялся но лестнице. Он грезил о том, что вот сейчас увидит юную цветочницу с голыми ногами, ту, которой он овладел 14 июля и которая досталась ему непорочной, девственной. Он мечтал вновь обладать ею, он мечтал стать хозяином «вещи», которую мог бы сломать, разбить, потом снова собрать и склеить, забыть где-нибудь в темном углу, а потом вновь отыскать, когда ему захочется…
Поднявшись на второй этаж, как он теперь гордо именовал чердак, он услышал, как кто-то что-то шепчет где-то рядом. Приглядевшись, он увидел, что Нелли стоит у окна и прижимает к уху мобильник. Всю ее стройную фигурку озарял призрачный лунный свет, и только длинные ноги скрывались в тени.
— Кому это ты вздумала звонить?
— Маме.
— В два часа ночи! Она что же, в это время воду в цветочных вазах меняет?
— После полуночи другой тариф на переговоры, так гораздо дешевле.
Какая-то ледяная рука сжала сердце Марка. В мгновение ока он оказался у окна… Померещилось ему, что ли, или у него тяжкий бред? Нелли расстегнула платье, и лунный свет озарял ее выпуклый, круглый как шар живот, блестевший, как гладко отполированный мрамор.
— Ты… Ты беременна! — завопил он.
— И я так думаю. И завтра как раз исполняется девять месяцев с того дня, как яхта пошла ко дну. На твоем месте я бы озаботилась поисками подходящей клиники…
VII
Если у берегов реки Див и была плохая репутация, то по причине ужасных нравов ее обитателей. Дело было не только в том, что там вечно слонялись банды местной шпаны, подростков и вполне взрослых парней, устраивавших на дорогах засады и грабивших припозднившихся прохожих и автолюбителей, но еще и в том, что дурной «славой» пользовались дочери местных жителей, эти малолетние шлюхи, едва-едва сформировавшиеся как женщины. Они всегда ходили по двое и по трое, страшненькие, даже отвратительные, потому что их лица были изуродованы шрамами, так как их «учили уму-разуму» при помощи ножа или лезвия бритвы. Они внезапно появлялись из зарослей тростника в пустынном месте. За небольшую плату прохожий или автомобилист мог заиметь «небольшое приключение» с одной из опытных девиц, а за чуть большую плату он мог заполучить и юную девственницу, с которой мог развлечься на заднем сиденье только что угнанной машины. Родители «милого создания» обычно находились где-нибудь поблизости. По субботам и воскресеньям эти шлюшки заявлялись в Лумьоль, чтобы погадать лумьольцам, предсказать им судьбу, составить гороскопы, а на деле, чтобы поторговать собой и поиздеваться над добропорядочными горожанами. С одной стороны, лумьольцы их презирали и ненавидели, с другой же стороны, сколь страстно ненавидели, столь и страстно желали. И в конце концов получалось так, что эти девки и их семейки захватывали власть во многих коммунах и повсюду уже в открытую приставали ко всяким простофилям, которых знали наперечет, и выколачивали из них денежки. Марк Лупьен тоже не избежал этой участи, но очень быстро решил с этим делом завязать; он боялся, что его могут порезать ножами.
В ту ночь, когда Нелли двумя пальчиками брезгливо взяла его руку, как берут грязную лапу какого-нибудь мерзкого презренного животного и почти оттолкнула от себя, нет, вернее, почти отбросила, не говоря ни слова, он отправился на берег реки, движимый желанием получить нож в спину между лопатками, да пусть даже и не нож, а любую железяку. Она, оказывается, думала, что он согласится на такие условия: она будет спать наверху, а он — внизу. Это надо же придумать: ее живот и местечко между ног будут возлежать наверху, а его член будет валяться внизу! Нет, уж лучше сдохнуть! Она думала, что он сейчас ей уступит, сдастся, что он начнет извиняться, просить прощения, что он окажется таким олухом, что взвалит себе на спину долг за потопленную яхту, будет каяться и говорить: «Это я виноват, Нелли, прости меня, я больше не буду. По моей вине ты ждешь ребенка от другого, по моей вине ты не постеснялась притащить этого испанца прямо ко мне под нос, он тобой попользовался, ты им попользовалась, вы с ним снюхались, как две поганые псины, вы вдоволь натешились друг другом, вы занимались любовью и назанимались досыта… Какой ужас! Это моя вина, что он заставил тебя вопить от страсти под собой, это я виноват, что у меня сейчас яйца и член огнем горят!» Он хотел все разбить, все разнести в клочья. И вот поэтому он шел по берегу реки, не ведая куда, кляня на чем свет стоит луну, такую же круглую, как брюхо беременной бабы.
Он пропадал пять дней; он нашел себе двух козявок четырнадцати и пятнадцати лет от роду, завалился с ними в какой-то фургончик по доставке продуктов на дом и принялся там накачиваться спиртным так, что упился в стельку. После того как он осушил шесть полных коробок с бургундским, а следом выдул разом литр мадеры, после того как язык у него распух до такой степени, что уже не ворочался во рту, Марк вернулся домой. Нелли в доме он не обнаружил, но ее вещички валялись повсюду: шарф, щетка для волос, рюкзачок, а на полочке над раковиной стоял флакон перекиси водорода для обесцвечивания волос.